Смех единорога. Живиль Богун

может! Просто я училась в гуманитарном лицее, там не слишком строжили в точных науках. Если честно, до сих пор не имею представления, в чем отличие псангенсов от котангенсов…

      Однако нерусскоязычный слух собеседника не уловил игры слов. Он продолжил с прежней неуместной серьезностью:

      – Тогда вернемся к истории, как науке в целом…

      – А разве история – наука? – вскинула брови Эмма. – По-моему, это особый жанр беллетристики. С той лишь разницей, что на историю не действует закон защиты авторского права: ее пишут и переписывают все кому не лень!

      – Да, да, я понимаю, что вы имеете в виду, – глубокомысленно покивал визави. – Я и сам предпочитаю иметь дело с реальными артефактами, а не с домыслами. Музееведение – скромная дисциплина, не слишком зависящая от моды на трактовку тех или иных исторических событий. Но вы посвятили себя именно истории искусства…

      – Ну что вы! Я пока что никому и ничему себя не посвящала!

      Эмма дружески улыбнулась музееведу, отчего тот вдруг зарделся. Пора было заканчивать незапланированный диспут, пока молодой человек не принял его за свидание. Эту женскую мудрость она усвоила в тройном изложении – от бабушки, мамы и сестры. Суть сводилась к одному: если не хочешь иметь с мужчиной отношений более чем дружеских, не давай ему повода думать иначе!

      – Спасибо, Юстас, что проводили, и за чай спасибо, и особенно за пончики, но мне пора, увидимся завтра в библиотеке! – прощебетала она, еще раз улыбнулась – чисто по-дружески! – и, не дав собеседнику опомниться, решительно соскочила с высокого барного стула…

      Это было вчера. А сегодня она пойдет в архив и будет общаться с Юстасом как с добрым приятелем и коллегой. Он парень неглупый, все поймет. Очень хотелось верить, что она ничем его не обидела… Как и того немецкого дипломата, герра Кристофа, которого оставила в одиночестве досматривать нудную оперу…

      Вспомнив о побеге Лии и собственном постыдном соучастии, Эмма вспомнила и о родителях, которым обещала звонить почаще. Сразу же и позвонила.

      Трубку снял папа. Ну все, сейчас начнется!

      – Эмма, скажи мне только одно: ты знала, что твоя сестра собирается удрать с этим чертовым киношником в его чертов Париж? – пророкотал папа, не тратя время на прелиминарные слушанья, выражаясь его же профессиональным языком.

      – Узнала за несколько часов до вылета.

      – Так какого черта ты мне не сказала?! Я бы успел перехватить эту чертовку! – сквозь папин рев каким-то чудом проступали деликатные мамины намеки на слишком большое количество чертей. Но это было, пожалуй, единственное ругательство, которое позволял себе отец. По крайней мере, при дамах.

      – Как раз поэтому – чтобы ты ее не перехватил! – пояснила Эмма, поражаясь собственной дерзости: начинали сказываться навыки самостоятельной жизни.

      Из трубки донеслось сопение и пыхтение, но уже никакого чертыханья. Затем раздался мамин голос, хорошо поставленный и невозмутимый:

      – Что такого ты сказала