Блокnote. Никита Цымбал

обязан таким вниманием, но пока с интересом подыскивал первопричину. Поравнявшись, заметил на солнце блеснувшее ребро бутылки, и это была Sambuca. Как замечательно. В пять часов вечера начинать дело с «Самбуки», сидя у штормового моря; моё уважение дамам окрепло, но я всё-таки решил, что их солнце зайдёт за горизонт гораздо раньше и приятнее, чем моё. Хотя и оно в этот момент пошатнулось.

      VI СЕMYA

      Сегодня, который день кряду, искал квартиру. Ещё одна попытка к бегству. От самого себя, от рутины. Конечно, хочется всегда думать о том, к чему это может привести, например к переезду дочери с женой. И совсем не хочется думать о том, от чего должно избавить. Убил около четырёх часов и полбутылки коньяка, прежде чем нашёл сносное жильё. К моему большому сожалению, созвониться не смог, до такой степени захмелел. Но и у того была своя, особая причина. Днём я получил фотографии жены и дочери. Первая как всегда расстроила, вторая ожидаемо поправила ситуацию. К большому огорчению, дочь говорить ещё не научилась, а жена не перестаёт этого делать даже под страхом смертной казни. Казалось бы, она не читает моих книг, не интересуется тем, что я пишу. И всегда хладнокровно на меня реагирует. Я не знаю, чем она, кроме дочери, занимается. Мы живём как никто. Нас с ней объединяет какое-то бунтарское начало, сугубо диссидентское. С самого нашего первого спора дело пошло по какому-то сомнительному сценарию. Я не помню, чтобы она имела какие-то амбиции больше, чем наша дочь. Это по сути была её главная задача. И сегодня, когда я увидел её очередное фото, всё во мне перевернулось. Не знаю истинной природы происходившего. Но наше равнодушие было сильнейшим инструментом всей семейной жизни. Так хладнокровно и пренебрежительно относиться друг к другу не мог никто, кроме нас. Мы не очень смахивали на ячейку общества. В нём мы были раковой опухолью. Она никогда не писала дневников обо мне, я никогда не включал её в свои книги за небольшим исключением. Но в этот день она прислала мне себя, и я не мог не реагировать. Не мог молчать. Это было какое-то грязное преступление над своей внешностью. За которое дискомфорт испытывала не она, а я. Мне это дико не нравилось. Я срывался на каждое второе слово. А каждое первое писал, жалея нашу дочь. Я действительно по ней тосковал. Большое дело – радость материнства. Куда больше радость отцовства. Она не приходит сама собой, как безусловный рефлекс. В том её сокровенная изюминка. Чтобы ощутить это, первоочерёдно нужно полностью осознать своего ребёнка и себя. Нужно всеми фибрами почувствовать, как сладко он пахнет. Потому чувство отеческой любви всегда запоздалое, но никогда не фальшивое. Громадное, особое, неповторимое. А жена с каждым разом появлялась передо мной менее родной, менее близкой. Каждым изменением закладывала кирпич в стену, разделявшую нас. И я мог быть кем угодно для неё, для дочери, кроме человека, к которому можно и нужно было испытывать чувства. Сколько любви было утеряно за эти четыре года. Сколько чувств.