Кладезь бездны. Ксения Медведевич

дернул плечом:

      – Это уже неважно. Все, что я должен сделать, я сделаю. Потому что больше это сделать некому.

      – Я знаю, – вздохнул Иорвет.

      И быстро обернулся к халифу. Тот нахмурился и поманил Тарега к себе.

      Оказалось, что вокруг поутихло. Всех, кого надо, уже сволокли к западной стене и принялись по одному вытаскивать в сад. От длинного ряда кипарисов доносился хрипловатый гомон зинджей: они копали ров, и он заполнялся водой быстрее, чем ее успевали вычерпывать.

      – Хватит уже! Глубоко здесь, глубоко! – заорал кто-то со ступенек ивана.

      – Пощады! Взываю к милости эмира верующих! – донеслось от стены, где кто-то забрыкался в руках воинов хурса.

      Молодой человек на тронном тахте лишь досадливо поморщился. И коротко мотнул головой: нет, мол, что еще за глупости. Воины-сумеречники, державшие дрыгающегося человека в съехавшем с плечей халате, с равнодушными лицами подняли и потащили приговоренного прочь. Тот рвался изо всех сил, но сумеречники шагали плавно, не сбиваясь с шага, словно и не чувствовали трепыхающуюся между рук тяжесть.

      Молодой человек еще раз поморщился и перевел глаза на вставшего у ступеней тронного возвышения нерегиля.

      – Что-то ты от меня скрываешь, – поставив локоть на колено и все так же пощипывая бородку, сказал аль-Мамун.

      Их глаза оказались почти вровень – тахт низкий, а ступенек к нему много.

      – Ты тоже две недели ничего мне не говорил, – угрюмо отозвался Тарег.

      И одобрительно фыркнул:

      – И даже не думал, надо же…

      – Мой наставник аль-Асмаи был не только знатоком ашшари, но и суфием. Он учил меня сосредоточению, – сухо отозвался халиф. – Так чего ты мне не сказал?

      – Это касается меня одного, – прижал уши нерегиль.

      – Задумаешь опять сбежать – смотри мне… – аль-Мамун погрозился своей железной палкой так, что стало понятно – не шутит.

      – Я уже понял – мука, вода, лепешки, – дернул плечом Тарег.

      – Чего? – удивился человек.

      – Я хотел сказать, водяное колесо, – хмуро поправился нерегиль.

      – Даже не думай, говнюк, – процедил аль-Мамун. – С того света достану, клянусь девяносто девятью именами Высочайшего.

      При упоминании Имени Тарик вдруг просиял:

      – О мой господин! В письме ты клялся Всевышним, что заставишь меня почувствовать свой гнев! И что ж, ты не сдержишь обещания? Может, мне все-таки поработать недельку? На водяном-то колесе, а?

      Халиф отрезал:

      – Всевышний за великодушие не наказывает: милосердие, оно превыше любой клятвы, чтоб ты знал.

      – Да-да-да, – прошипел Тарик, щурясь и снова прижимая уши. – Мир полон этому свидетельств, я знаю.

      В саду оборвался очередной жалобный вскрик. За ним последовал тяжелый всплеск упавшего в воду тела. «Закапывайте эту яму!» – заорали из-за деревьев.

      Аль-Мамун тяжело вздохнул. И спросил:

      – Так ты определился?

      – Все еще нужно?

      – Мне – нужно. Я хочу знать, с кем я разговариваю. С вещью я буду разговаривать