Не от мира сего. Александр Михайлович Бруссуев

щедрость (largesse), благоразумие (le sens, в смысле умеренности), утончённая общительность, куртуазность (courtoisie), чувство чести (honneur), вольность (franchisse). Но и это еще не все. Требуется выполнять рыцарские заповеди: быть верующим, охранять церковь и Евангелие, защищать слабых, любить родину, быть мужественным в битве, повиноваться и быть верным сеньору, говорить правду и держать своё слово, блюсти чистоту нравов, быть щедрым, бороться против зла и защищать добро. Так что сам думай, почему нету рыцарей среди слэйвинов.

      – О, как все запущено, – хмыкнул Илейко. – Эдак и неслэйвину по гроб жизни права-то этого не достичь. Ты-то сам, как же доказал все свои достоинства?

      – А я и не доказывал, – пожал могучими плечами Стефан. – Меня и так приняли. По блату, так сказать. Я ж герцог, значит благородство у меня с рождения. Вот ты думаешь, я тебя просто так катаю на телеге по ухабам, не считаясь с титулом?

      – А как? – Илейко даже посмотрел по сторонам, словно пытаясь разглядеть что-то, от него, как от простолюдина, сокрытое.

      – Я катаю тебя благородно! – хунгар даже остановился и воздел палец к небу, где начали проступать уже первые, самые яркие звезды.

      Где-то в деревне залаяла собака, ей ответила другая, но ответила так, будто сказала: «Заткнись!» Илейко не стал никак реагировать на слова Стефана. Вроде бы надо было посмеяться, но чувство собственной ущербности, когда не только рыцарем ему никогда не стать, но и человеком прямоходящим не сделаться, ощутилось особенно остро.

      – Ты бы лучше про усыпальницу Вяйнемёйнена рассказал, – сказал он без всякого плавного перехода к другой теме. – Туда, говорят, лишь благородных пускают.

      Стефан снова остановился.

      – Какую усыпальницу? – спросил, озадачиваясь.

      – По дороге к Валааму, говорят, есть склеп-не склеп, но какое-то место, где покоится старый мудрый Вяйнемёйнен. Может, брешут, конечно, сказки распускают, – не очень охотно, словно уже досадуя, что проговорился, проговорил Илейко.

      – Не видел я ничего, – снова тронулся в путь Стефан. – Да и не слышал тоже.

      Они еще некоторое время двигались в полной тишине: птицы уже уснули, собаки выполняли команду «молчать», поступившую от своего собачьего пахана, прочая живность берегла силы перед новым днем, когда кого-то могут съесть полностью или частично. Только тележка едва слышно поскрипывала досками короба. Ночь окончательно вступала в свои права.

      Бывают такие моменты в северном краю, когда наступает в природе полная неподвижность. Это заметно только летом. Зимой, впрочем, тоже, но предатель-дым оживляет пейзаж и тянет свои клубы к далекому звездному небу, разрушая идиллию всеобщей неподвижности.

      Даже узкая речка Седокса, кажется, превращается в зеркало – ничто не тревожит ее поверхности. Течение делается совсем незаметным, рыба, будто сведенная параличом в жестоком онемении плавников и хвостов, тонет. Ей-то проще, она к этому привычная.

      Ни одна букашка не раскачает травинку, ни один жук или червяк не потревожит корней. Мертвый,