Гулящие люди. Алексей Чапыгин

– кроме нас, никому же слова об этом.

      – Первый раз, что ли, по грабежу идем? Пьяницы мы, да язык на месте…

      – Мы никому же послушны, на пытке бывали – молчали.

      – Ну, братие, решеточные сторожа шевелятся.

      – Ворота скрипят!

      – Благослови, дьяче, расходимся и богоявления твоего ждем!

      Подьячий пошел в сторону, подумав, вернулся:

      – Калина поп!

      – Чого?

      – Вот те денег на топорищки…

      – То ладно! Без топора не шарпать, едино что курей ловить!

      – Чтоб под рясой прятать!

      – Не учи, прощай!

      Подговорив попов идти на патриарха, Тимошка в сумраке, осторожно сняв шапку, вошел в горницу дьяка Ивана Степанова, его покровителя. Дьяк был не у службы ни сегодня, ни завтра, а потому за обильным ужином с медами крепкими и романеей, без слуг, угощался единый.

      Тимошка истово двуперстно помолился на образа с зажженными лампадами, поклонился дьяку, круто ломая поясницу, не садился, шарил глазами.

      Дьяк тряхнул бородой:

      – Садись, Петрушка! – и шутливо прибавил, делая торжественное лицо: – Нынче без мест!

      Тимошка сел. Дьяк налил ему чару водки – пей, ешь, бери еду, коли честь и доверие от меня принял…

      Тимошка, бормоча: «За здравие Ивана Степаныча, благодетеля, рачителя великого государя», выпил и закусил.

      – Молвю тебе, Петрушка… Расторопен ты, грамотой я востер, ты же еще борзее меня, а худо за тобой есть – не домекну, кто ты?

      Дьяк поднял волосатый палец с жуковиной, пьяно тараща глаза на Тимошку. Тимошка выжидал, закусывая, подумал: «Я тебе Петрушка, так и ведать не надо больше…» – Не-е домекну! – Дьяк, опустив палец, сжал кулак. – С тобой мои дела в приказе Большого дворца[54] расцвели аки вертоград кринный[55] и все же… зрю иной раз и вижу тебя схожего со скоморохом, у коего сегодня харя козья, а завтра медвежья… Ответствуй мне, пошто такое? Противу того и дела твои тьмою крыты…

      – Не ведаю такого за собой, Иван Степаныч… и то скажу – трезвый обо мне слова не молышь, а в кураже завсегда сумленье…

      Дьяк ударил по скатерти рыхлым кулаком, в желтом сумраке сверкнул перстень. Свечи нагорели в шандалах, заколебались, с одной упал нагар, стало светлее.

      – Шныришь ты по делам, кои и ведать тебе не гоже! Мои подьячие сыскали грязное дело за тобой… и вот то дело: в пору, как с дозволенья моего помог ты в письме и чёте боярину дворцового разряда[56] хлебные статьи о послах расписать, а что вышло из сего дела – ведаешь?

      – Подьячие твои, Иван Степаныч, от зависти на меня грызутся и поклепы, ведаю я, возводят.

      – Годи мало! Те статьи многие в твоей суме под столом сыскались, иние же в каптургах упрятаны – пошто тебе тайные статьи? Пей, ешь да сказывай – я тебе едино что духовник.

      – Дьяче! Иван Степаныч, благодетель… озорство оное ненароком сошлось – замарал, вишь, листы бумажные – бумага немецкая с водяными узорами – и думал не показать, как убытчил казну государеву! В том и вина моя… в тай мыслил скрыть рукописанье, сжечь и сжег…

      – Да

54

Приказ Большого дворца – один из главных приказов, управлявший дворцовыми, т. е. царскими, землями.

55

Вертоград кринный – сад цветочный; крин – цветок (древнее слово).

56

Боярин дворцового разряда – высокий чиновничий ранг в Московском государстве.