Гулящие люди. Алексей Чапыгин

удивленно спросил:

      – Ты всегда так гнешь железо?

      – Кое не гнется – ломаю.

      – Пошто не ушел из тюрьмы?

      – Я старцев не боюсь – то разве надо было?

      – Смерти боишься?

      – Ужели то страшно, великий патриарх?

      – Умрети младым много страшно! Помысли – ссекут голову, кинут в яму, в остатке черви съедят, как Нифонта, коего колоду зрел ты!

      – Пошто, великий господине, черви, може, псы, – а я, ежели главы нет, и ведать того не буду!

      – Пытки боишься?

      – Пугали меня старцы огнем и дыбой, но не боюсь.

      – Худо пугали – палач нажгет клещи, вретище с тебя сорвут и за бок калеными щипцами?.. Кровь, смрад, боль непереносимая.

      – Того не ведаю, а вот когда я недоростком был – в тую пору не единожды зубами мерзлое гвоздье гнул, так от того дела за ухами скомнуло, потом ништо…

      – Ништо?

      – Ни… как подрос, забредал в конюшню с каурым баловать… конь был четрилеток, так я… надо ли сказывать?

      Никон, опустив голову, думал, и вспомнилось ему его детство, как сам он бился на кулачки лучше всех, а подрос, то укрощал диких лошадей, вязал их, валил с ног.

      – Чего умолк?

      – Да надо ли такое сказывать?

      – Все говори.

      – Так я, великий господин святейший патриарх, каурого за хвост, а он лягаться… как лягнет – я ногу ево уловлю, и не может лягнуть… Тяну за хвост одной рукой, другой ногу зажму, он ногу из руки дерет и до крови подковой надирал… мало-таки больно было… Да еще крыс, святейший патриарх, гораздо боюсь!

      – Не могу умом по тебе прикинуть… Сказывал ты, книги чтешь и то ты сказывал разумно – про учителя злодея Тимошку говорил с разумом, а ныне яко юрод и дурак говоришь…

      – Винюсь, великий патриарх, худо обсказал, но молыл правду.

      – Как имя тебе, раб?

      – Семен буду.

      – Знай, Семен, от меня ты тоже ведаешь правду – по воровству твоему, хотя ты и был лишь помощником злодею, уготована пытка, в полный возраст придешь – за святотатство казнь смертная.

      – Чую, великий патриарх.

      – Но… если я тебя возьму за себя, спасу от смерти и пытки, так будешь ли честно служить мне?

      – Ты волен в моей жизни, великий патриарх, и если захочешь, чтоб служил тебе – буду служить, не щадя живота, куда хошь пошли меня, без слова пойду!

      – Добро! Сказанному тобой верю… Вдень себя в кайдалы, жди.

      Сенька отошел к дверям и старательно заклепал себя в кольца желез.

      Никон громко позвал:

      – Эй, войдите в палату! – Когда вошли стрельцы с монахами, прибавил: – Раскуйте колодника. Беру его с собой. Если вы дали какую-либо грамоту воеводе, то отпишите: «Святейший имает „дело государево“ на себя! Вора Тимошку будет сыскивать своими людьми и судить его будет великий государь сам с бояры».

      Никон зашел в собор к службе, потом, не садясь за трапезу, уехал.

      Монастырские власти думали долго, «кто довел патриарху о всех делах тайных монастыря?»