Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс. Александр Сладков

Этажей нет. Они обрушены полностью. Вместо потолка – небо. Высоченные голые стены. Под оконными проемами гармошками висят белые чугунные батареи. Сюрреализм, блин! И музон. «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла» Ничего себе! Что за праздник? «Гоп-стоп! Ты много на себя взяла».

      Пробираюсь дальше. Среди развалин на снарядных ящиках сидят человек десять. Бойцы.

      – Наливай!

      – Огнебат отдыхает!

      На «столе» тушенка, сало, запаренная в полиэтиленовых контейнерах китайская лапша. Хлеб и водка. Полупустая трехлитровая банка томатного сока. И такая же с солеными огурцами. Вместо бокалов солдатские кружки. Рядом со столом огромный магнитофон.

      «Теперь расплачиваться поздно!» Бойцы сидят в тесном кругу. Кто-то пьет, кто-то режет сало. Кто-то жует. И все это не вальяжно, по протоколу, а на скорости, как будто они знают: вот-вот поступит команда и придется уйти. На столе мерцает свеча. Зашедший за мной Вадик начинает снимать.

      – Огнебат отдыхает!

      – Снимите меня, дома не знают, жив я или убит.

      «Посмотри на эти розы! Посмотри на это море! Видишь это все в последний раз!»

      Из дверного провала заглядывает Скопенко:

      – Сладков! Кончай херней заниматься, пошли! А вы, ребята, поаккуратнее тут!

      – Да, товарищ полковник! Огнебат отдыхает!

      Месим жирную грязь. Антураж – «Мосфильм» позавидует. Да какой «Мосфильм»? Голливуд! Огромный пустырь. Земля перемешана с темно-оранжевым битым кирпичом. Поваленные деревья, превращенные гусеницами танков и БМП в мочало. И погода! Самая подходящая для войны. За весь январь – ни одного ясного дня. Хмарь, туман, сумрак… Здания, окружающие пустырь – ни дверей, ни окон. Все разбито. И звуки… Свист снарядов, какие-то хлопки, взрывы, выстрелы – все словно специально подобрано звукорежиссером для какого-нибудь спектакля.

      Заворачиваем за угол. Метрах в тридцати впереди два бойца заносят в подъезд носилки. На них пожилая женщина. Сверху зеленое одеяло. Рядом шагает еще одна старушка. Держится за одну из носилочных жердей. Скопенко оборачивается к нам.

      – Глядите! Рассказывают, что мы над ними издеваемся. Мы их прячем наоборот!

      Вот и баня. Вы такой не видали! На улице стоит АРС – машина с водой. Бак греется на соляре. Шланги внутрь. Заходим в развалины. Первый этаж. Да… Сандуны. Оконные проемы занавешены одеялами. Полумрак. На двухметровом уровне тянется труба с дырками. Душ. Скопенко, руки в боки, по-хозяйски осматривает всю эту конфигурацию и что есть мочи кричит:

      – Водила! Давай!

      Он же раздевается и первым лезет под неустойчивую струю. Кук снимает все с себя медленно, как перед газовой камерой. Вадик вообще сидит курит. Я сдираю прилипшее к коже трико. По гигиене мы мало отличаемся от наших военных. Из косметики у нас собой только хозяйственное мыло. Кук кряхтит, но обнажается. Даже Вадик снимает носки. Скопенко, зажав нос, аккуратно, как гранату швыряет их в дальний угол.

      – Геннадич!

      – Вадик! Я ж тебе новые подарил!

      – Эх,