Забытые хоромы. Михаил Волконский

повторял в отчаянии: – Лысков, голубчик, что я наделал!

      – Что с тобой? – удивился тот, слегка отстраняясь.

      – Поди, пойдем… мне надо сказать тебе.

      Они прошли в коридор.

      Тут Чагин, прерываясь и погоняя слова, бессвязно рассказал все случившееся.

      – Глупо! – задумчиво произнес Лысков, когда приятель кончил. – Что же теперь делать?

      – Одно средство – мне отказаться от поездки, и тогда, если Пирквиц будет рассказывать, все увидят, что он врет…

      – Глупо! – повторил Лысков.

      – То есть что глупо? – переспросил Чагин, не только подавляя в себе горечь обиды, но готовый сам себя ежеминутно называть глупцом и дураком.

      – Средство твое глупо; во-первых, если эта дрянь Пирквиц (я знаю его) станет рассказывать, что ему известно о посылке за бумагами, то, поезжай я один – ясно будет, что проболтался я, а главное – отпущено по двести рублей на брата; я думал, что нам двухсот хватит вдвоем, и заплатил свои двести поляку. Теперь кого ни возьми – подай ему деньги, а откуда я их достану?

      – Ну вот, я говорил, что все пропало! – упавшим голосом произнес Чагин (ему казалось, что он не только говорил это Лыскову, но даже убедил его в этом). – Я говорил, что все пропало!..

      – Слушай! – начал вдруг Лысков, помолчав. – Другого, кроме тебя, я все-таки не возьму, потому что другой, кроме всего, может так же, как и ты, сделать еще новую глупость, и тогда уже не вывернешься; ты теперь проучен, и, помни это, теперь слушаться… Понимаешь? Постарайся загладить вину!..

      «Да он с ума сошел! – мелькнуло у Чагина. – Он рассуждает, когда на самом деле все пропало, все!»

      – Поезжай сейчас домой, – продолжал между тем Лысков, – пошли Захарыча в казармы за лошадьми для нас, для него и для моего денщика Бондаренко, забери вещи, отправляйся ко мне и жди меня там! Когда Захарыч придет с лошадьми, вели ему и Бондаренко вести их в Ямбург и там накормить до нашего приезда. Для нас приедет подвода из полка. До Ямбурга мы поедем на ней, а дальше верхом. Скажи Захарычу, чтобы не копался. Им нужно часа за четыре быть до нас в Ямбурге, чтобы дать лошадям вздохнуть…

      Чагин почувствовал, как его колени и нижняя челюсть задрожали.

      – Так ты думаешь, что мы все-таки можем ехать? – проговорил он.

      – Ступай, брат, и делай, что тебе велят! – перебил Лысков. – Самому мне теперь нужно здесь остаться… Так помнишь, что нужно сделать?

      Серьезный тон и нахмуренное лицо Лыскова подействовали на Чагина.

      – Ехать домой, – проговорил он, оживляясь, – Захарыча – за лошадьми. Отослать его с Бондаренко в Ямбург. Они должны там быть за четыре часа до нас. Накормить. Мне быть готовым к отъезду и ждать у тебя… Кажется, все?..

      – Все. А мазурку ты опять должен танцевать с Арсеньевой?

      Чагин весь вспыхнул и потупился.

      – Да, с нею, – чуть внятно произнес он.

      – Хорошо. Так я предупрежу ее, что ты не можешь, и извинюсь под каким-нибудь предлогом.

      «Нет, положительно, этот человек удивительный,