Забытые хоромы. Михаил Волконский

явился кажущимся.

      Женщина, возведшая на престол Понятовского как друга, должна была стать тотчас же по его восшествии врагом ему, потому что выгоды России заключались в ослаблении Польши. Там, где прежде действовало сердце, приходилось действовать разумом, и разум предписывал противное тому, чего желало сердце.

      Помимо всего остального, Понятовский прежде всего, оказалось, любил свою родину, чувствовал ее язвы и горячо принялся за врачевание их. Но ни одну из мер, клонящихся к улучшению внутренних дел страны, ему не позволили провести.

      С самого начала, с первого же раза ему связали руки и требовали от него, чтобы он, как ставленник чужой руки, играл только в эту руку и служил интересам не своей, а чужой страны.

      Положение было ужасно, ужасно тем более, что чувство, зародившееся несколько лет тому назад, было живо, и, несмотря на это, приходилось все-таки бороться и враждовать разумом там, где сердце искало дружбу.

      Благодаря этой двойной игре, благодаря этому исключительному, из ряда вон выходящему положению, к сентябрю 1764 года развилась и поддерживалась почти безостановочная переписка между русским и польским дворами и шли сношения русского правительства с их посольством в Польше и правительства польского с его посланником в Петербурге Ржевутским.

      Между Петербургом и Варшавой то и дело скакали курьеры с явными и секретными письмами, и содержание этих писем было важно узнать для каждой противной стороны.

      Но те бумаги, которые вез пан Демпоновский, были особенно, лично интересны Екатерине II. И вот отчего она, призвав к себе командира одного из гвардейских полков, приказала отрядить трех расторопных молодых людей для того, чтобы во что бы то ни стало перехватить эти бумаги.

      Командир, зная Лыскова, остановился на нем в своем выборе, предоставив ему самому найти себе помощников.

      Пан Демпоновский

      Демпоновский выехал из Петербурга, как и говорил, требуя от Лыскова уплаты денег, – на другой день после бала.

      Путь его лежал на Ямбург, Нарву, Дерпт и Ригу. До Ямбурга он добрался, не останавливаясь, и засветло еще подъехал к крыльцу единственного приличного постоялого двора. Он думал здесь только поужинать и сейчас же отправиться дальше с тем, чтобы ночевать в Нарве.

      – А будет можно имать цо есть до съеданья?[5] – спросил, входя, пан Демпоновский у чухонца, содержателя постоялого двора.

      – Та все-то можно, – с некоторой гордостью ответил чухонец.

      – Ну, так проше супу, – обрадовался Демпоновский, не евший с утра ничего горячего.

      – Та вот супа нет! – с сожалением протянул чухонец.

      – Ну, мяса?

      – Та и мяса нет.

      – Ну, куру?

      – Та последнюю-то куру продали.

      – Ну, яиц?

      Чухонец развел руками вроде того, что и яиц не было.

      – Отто лайдэк! – рассердился Демпоновский, – цо же даешь?[6]

      – Горяча вода на самовар есть –

5

А есть у вас что-нибудь поесть?

6

Вот негодяй! Что же у тебя есть?