Дикий ангел. Марта Крон

статуей. – Вот только его истеричка звонила, выла мне в трубку, актриса кино и театра, чтоб её! Тьфу!

      Выдыхаю, сдуваюсь, как шарик. Копаюсь в себе. Ни грамма скорби. По-человечески жалко, конечно, но не убивает мне это горе. Я ужасная дочь, Господи, прости…

      – Что ж, Царствие небесное! – рука возобновляет движение, бутерброд почти готов.

      – Плакать будем? – никаких колебаний в голосе.

      – Что-то никак.

      – Вот и у меня. – на той же отчуждённой волне, что и я.

      – На похороны приедешь?

      Стягиваю губы в одну полоску, неприлично тяну паузу.

      – Надо, Улька, надо! – протяжный вздох. – Мы, как бы, дети его были!

      – Кость, эта стервятина меня либо кислотой обольёт, либо пнёт в могилу, пока не зарыли! – на языке ещё ползает отборное матерное слово, но сзади за ногу обнимает моя златовласка. – Ты ручки помыла? – обращаюсь к голубоглазой любимке. – Нет? Тогда вперёд! – подпихиваю её к ванной комнате и, закрыв глаза на то, что сейчас эта любопытная непоседа расплескает мне всю воду на пол и выдавит всё жидкое мыло, возвращаюсь к разговору с братом. – Давай, ты один пойдёшь, погорюешь за нас двоих, речь прискорбную толкнёшь?

      – Даже не думай! – и столько возмущения. – Там пресса будет! Я не изображу столько печали, как ты! Последний рывок, Уль! Сделаем угнетённые мины, покиваем на соболезнования и продолжим жить дальше!

      – А мачеху нашу любимую от моих волос ты отдирать будешь или кто? – размешиваю какао, выглядываю из-за угла. – Злата, всё! Выключай воду и снимай мокрую футболку!

      – Я буду занят женой, которая захочет плюнуть тебе в лицо! – гогочет дуралей.

      Хотя да, смешно. Моя жизнь полна доброжелателей.

      – Ну и? – фыркаю. – Это должно заставить меня приехать?

      – А я, Уляш? А как же я? Брата старшего не хочешь проведать? Обнять, поцеловать?

      На больное давит, засранец! Знает, что я жутко скучаю!

      – Да сдался ты мне, как козе пятая нога! – провоцирую.

      Пусть попризнаётся в любви, мне этого так не хватает.

      – Я же всю жизнь с тобой, поросячьим хвостом, хожу! А меня кто спрашивал?? Принесли тебя домой, сморщенную обезьяну, сунули в руки и сказали заботиться! А оно мне надо было?

      Так, не поняла! А где про любовь?

      – Справляешься ты так себе, скажу я тебе… – пыхчу, как в детстве. Взглядом указываю дочери сесть за стол и кушать.

      – Ну ладно! – идёт на попятную, как и всегда, добрячок мой. – Тут не всё правда! Меня всё-таки спрашивали, хочу ли я сморщенную обезьяну! Я согласился, дебил…

      – Молчанский!! – как обзывательство. При Златке другое нельзя.

      – Ну, Уль! Сложно тебе что ли?? – ноет, а потом тут же переодевается. – «Отец» умер! Обязана присутствовать! Без разговоров!

      – Злату я из садика как вырву? У них программа там вообще-то!

      – Отговорки! – хмыкает.

      – Я не хочу жить на одной территории с твоей женой, уж извини! – прицельно, чтоб наверняка.

      – Тоже мимо! Уладим! – не помогло.

      – Я не хочу