Демон. Руслан Закриев

соблазнов и желаний, теперь становился все громче и упорнее. Самое страшное, теперь, когда ему перевалило за шестьдесят, все доводы и причины, заставлявшие его поступать наперекор совести, творить насилие и произвол, выглядели бессмысленными и нелепыми. Все то, чего он добивался, ради чего старался, к чему стремился, сейчас казалось ему бессмысленной муравьиной суетой…

      Перед глазами Эйрода вдруг встал муравейник, он за последнее время часто останавливался и часами стоял, глядя на муравейник, сам не осознавая, почему он это делает. Перед глазами бегали муравьи, суетясь в спешке, как будто боясь куда-то опоздать. Вот вчера, когда он со свитой вышел погулять, Эйрод заметил муравейник и опять остановился, словно завороженный уставившись на муравейник. Он не помнил, сколько он простоял, но мысль, что суета его, его свершений ничем не отличается от суеты, от беготни и дел вот этих муравьев, не покидала его, и сколько бы доводов Эйрод ни приводил, он чувствовал, что они слабы. Тогда злоба охватила его, глаза засверкали, лицо исказилось, он ясно помнил, как побледнели и задрожали стоявшие рядом, он видел, как наполнилась вся их сущность страхом. «Нет! – прошептал Эйрод, – я не муравей! И деяния мои велики, а творения мои вечны, это не суета муравьев! И совершая столь великие дела, я имел право на преступления, на убийства, пусть даже безвинных!» Ему казалось, что он всемогущ и вечен, но глаза его опустились на муравейник и снова кольнула мысль: а намного ли отличается деяние его от суеты муравьев этих? Разве свершения других царей не превратились в песок? Что осталось от могущества многих великих царей, от многих великих народов? Да ведь все это, превратившись в песок, досталось муравьям! – и тут его охватило неудержимое бешенство: «Убивайте их!» – заревел он на свою свиту, и увидев, что те замешкались в страхе, не поняв его, сам начал с остервенением топтать муравейник.

      Что было дальше, он помнил смутно. Только неистовство, которое охватило его, гнев необузданный и бледные, трепещущие от страха лица этих ничтожеств помнил он. Кажется, двум-трем первым попавшимся он приказал отрубить головы, кому именно не помнил. Он запомнил только их глаза, полные ужаса и покорности. Эйрод вновь ощутил прилив ненависти и презрения, он вновь ощутил себя всемогущим и вечным. Эта ненависть помогала ему пересилить сомнения, терзавшие его. «Все покорно мне! – подумал он. – Все трепещет передо мной!» – и перед глазами его прошли толпы подданных, готовых броситься выполнять любой его каприз, признать белое черным и наоборот. Они боготворят его и завидуют, дрожат от страха и заискивают перед ним. Что ему еще надо? И всего этого он добился благодаря своей мудрости и уму! Они называют его самым благородным и честным, самым добрым и милостивым!

      Мир, сжимаемый тоской, раздвигался. Ему не хотелось останавливаться, он перечислял и перечислял восхваления себе, ему становилось легко и светло. Лишь бы этот голос не начал говорить, тот слабый голос, таившийся где-то внутри, который нельзя ни казнить, ни подкупить,