Апельсиновый ландыш. Андрей Федоров

встать?

      – Кажется, у меня рёбра сломаны…

      Скрипнули ножки табурета, и Лунёв сел напротив.

      – Сейчас, сейчас вам помогут. Всё кончено… Слава Богу, ваша жена во всём созналась Косицкому.

      Верещагин застонал…

      – Она сейчас признание пишет… – глаза Лунёва сузились и забегали, – говорит, вы ни при чём… Та́к разве, Андрей Васильевич? Так?

      Глухим хлопком в глубине каземата прогремел выстрел. Волна выкатилась в коридор и побежала по стенам… Застучали тяжёлые шаги… Лунёв вздрогнул.

      Облокотившись о косяк, тяжело дыша, Косицкий, китель в крови, целил револьвером полковнику в грудь.

      – Павел Денисович, вы в своём уме? – опешил тот, вставая и пятясь.

      – Простите, Виталий Семёнович… И прощайте…

      Грохнуло в камере. Лунёв схватился за грудь, качнулся, на полусогнутых сделал шаг, упал мёртвым.

      Обхватив руками Верещагина, Косицкий поднял его в нарах.

      – Вставай! Вставай, Андрей, Вареньку спасать надо… Можешь машину вести? Вставай же!

      «Ромфель» растворился… Только что доставленный с Одессы… сгинул в степи… Вареньку он уложил сзади, Андрей, белый от боли, сел за руль.

      Сжимая револьвер, Косицкий смотрел в темноту… Позади щёлкали затворы…

      – Бросьте оружие, штабс-капитан! Бросайте! Или мы стреляем…

      Штабс-капитан поднял пистолет к виску.

      – L’honneur l’exige… – выдохнул он в ночь…

      Дурочка

      – Вот зря вы так, Андрей Сергеевич, зря! Какие неправильные слова вы сказали!

      – А тебе, Студент, кто слово давал? Тут мужики собрались… – Андрей зло сплюнул на снег. – Ты поленницу натаскал?

      – Днём ещё.

      Раздражение нарастало:

      – Иди, валежника добери…

      Остальные молчали. Сидели, делали вид, что каждый думает о своём, хотя больше всего боялись другого. Боялись, Андрей опять вспылит.

      Когда он невзлюбил Студента? Да, наверное, сразу, как тот появился в отряде. Это был июль? Июль. В июле немцы трепали их больше всего. От отряда крохи остались, дальше августа никто не загадывал. Только раз смогли огрызнуться – в Соловьях, да и то по наводке от армейских. Студента полуживого нашли у коровника. Он лежал в крови и грязи, казалось, не дышал, в правой ладони смертельной хваткой держал половину своего отрезанного уха.

      – Смирно!

      Все вскочили, вытянулись.

      – Вольно, – Мухин, махнул рукой и присел к костру, – Ну что, опять про водку, да про баб?

      И улыбнулся. Потом обвёл всех взглядом. Колючим, пронизывающим до костей, командирским:

      – Что не так?

      – Нет, всё нормально, Борисываныч… – растянул Коля-санитар, лукаво улыбнувшись, – Как всегда – баб нет, так мы про водку.

      – Ну, ну. «Подсудимый Иванов, а вы вообще-то пьёте? Я не понял, товарищ судья, это вопрос или предложение?»

      Все грохнули.

      – Борисиваныч, ну откуда у вас по анекдоту на каждое слово?

      Мухин смеялся со всеми. Смеялся