Иду, Господи!.. Иду за Тобой!. Николай Лесков

пропела ей стишок из «Красного сарафана», что «не век-де пташечкой в поле распевать и златокрылой балочкой порхать», и, рассмеявшись, приподняла рукою ее личико и спросила:

      – Не хочешь ли ты в монастырь?

      – Мне все равно, – отвечала шепотом Люба.

      – О-о-о, лжешь; не те у тебя глазенки, чтобы идти в монастырь. Нет, ты там всех будешь смущать: мужчины, вместо того, чтобы Богу молиться, будут на тебя смотреть.

      Девушка рассмеялась.

      – А ты вот что… шутки в сторону, ты подумай, на что тебе решиться: я тебе об этом давно хотела сказать и теперь так серьезно говорю, потому что вижу, что ты нас очень полюбила…

      – Я вас очень люблю! – подтвердила Люба, покрывая поцелуями генеральшины руки.

      – Да и я понимаю, что, побыв с нами, ты в мастерскую к этим своим швеям решительно не можешь идти…

      – Решительно не могу! Я скорее утоплюсь.

      – Я все это понимаю; решительно все понимаю, но не знаю, зачем топиться: это грех. Павлину не делает чести, что он такой умный человек, а посылает тебя туда, где ты наслушаешься всех этих нехристианских мыслей: я уже ему про это говорила…

      – Вы ему говорили про это?

      – Да; я ему говорила, и он тоже это понимает и согласен со мною, но ты посуди: куда же ему тебя деть? В самом деле, ведь с тобою очень трудно что-нибудь придумать: ты так воспитана, что гувернанткою ты не можешь быть, потому что мало знаешь; бонною при детях ты тоже еще не годишься, потому что очень молода; а ведь в швеи или в горничные тебя определить – это ему будет очень тяжело… Он о тебе все-таки заботился… Не правда ли?:

      Девушка уронила тихое: «Да».

      – Ну, вот видишь, – продолжала генеральша, – я бы, положим, сама взяла тебя к себе жить…

      Люба кинулась перед нею на колени и воскликнула:

      – Ах, возьмите! возьмите! Бога ради возьмите!

      – Но какая же будет у меня твоя роль?

      – Это все равно; только бы у вас…

      – Да и Павлин этого не захочет, он непременно найдет, что это нехорошо, и не захочет; к тому же у меня взрослый сын, мужчина. Положим, что он у меня добрый молодой человек и очень тебя любит, но все-таки ты теперь уже совершеннолетняя девушка, и это не идет. А раз что ты выйдешь за Павлина замуж… тогда все это прекрасно улаживается.

      Девушка молчала, а Анна Львовна продолжала:

      – Мой совет вот: послушайся меня и выходи за Павлина замуж, и ты будешь жить препокойно; а время свое ты будешь проводить у нас: я стара, и мне все простят эту слабость, что я тебя к себе приблизила.

      Люба опять молчала.

      – Ну, что же, надо говорить, а не молчать: быть так или нет?

      Девушка опять припала к мягкой пухлой руке своей покровительницы и прошептала:

      – Вы лучше знаете, что мне нужно: я на все согласна.

      Так экспромтом подготовилось это несчастье для Павлина с Любою, в которую Павлин действительно был жестоко влюблен, но только не смел о ней думать. Когда же генеральша все это за него обдумала и прямо открыла перед ним двери рая, у него закружилась голова,