Данайцы. Андрей Хуснутдинов

рукой и невольно отдернул ее: ток горячего, влажного, как из бани, воздуха коснулся моих пальцев. Юлия подала мне фонарик, но луч его вязнул в клубах пара, точно в снегу. Нам были видны лишь собственные руки. Тогда я взял обрезок доски и бросил его в дыру. Мое тело и мысли как будто делились между собой. Я что-то еще бросал в дыру, а мысли трусливо, наперебой шептали мне, что дыра бездонна и что только этим можно объяснить отсутствие звуков падения – ведь их, звуков-то, я и не слышал.

      – Нужно, – обратился я к Юлии, задыхаясь, – что-нибудь длинное… Палку какую-нибудь.

      – Нет, – ответила она. – Туда нужно спуститься и закрыть воду.

      – Какую воду?

      – От которой пар.

      Ее присутствию духа можно было позавидовать. То, к чему моя мысль пробивалась с таким трудом – а я, признаться, уже не только думал, что у дыры нет дна, но и был готов списать образование пара на соприкосновение теплого воздуха корабля с вакуумом, – Юлия определила практически с первого взгляда, наверняка. Пар – значит, где-то протекает вода и что-то ее нагревает. Не слышно звуков падения – значит, что-то их скрадывает, скорей всего, что-нибудь мягкое.

      Спустившись в дыру по тросу, я оказался на мокром тюке. Тюк этот занимал всю площадь отсека, я ходил по нему, как по сжиженному облаку. Под тюком и по углам отсека пузырилась вода.

      «Да ведь это спальня», – осенило меня.

      На месте тюка должна была находиться наша спальня. В копии корабля на Земле в этой спальне мы прожили целую неделю. Обшитые орехом стены, столики под дуб, имитация окон – я помнил все это слишком хорошо, чтобы сейчас, расхаживая по отвратительному чавкающему тюку, мог подыскать хоть какое-нибудь объяснение столь чудовищной метаморфозе. Помнится, против кровати были даже поставлены напольные часы с маятником, и на мой вопрос, к чему именно часы с маятником? – ведь во время невесомости они будут обязательно останавливаться либо ломаться, – кто-то из ястребов-пердунов ответил, что не та эта техника, чтобы ломаться, что не совсем это часы и что маятник их не совсем маятник, да и, вообще, сказать по совести, сами они не очень-то понимают всю эту «ерундистику».

      Для того чтобы добраться до следующего люка, мне понадобилось бы куда-нибудь убрать тюк, но я не видел, как это возможно сделать. Я промок до нитки. На какое-то время я вообще перестал понимать, где нахожусь. С потолка падали холодные капли конденсата, стены были покрыты ржавчиной. Ногами я мог чувствовать неравномерные уплотнения в податливых недрах тюка, как если бы начинка его была переложена чем-то твердым. Густо и влажно пахло плесенью.

      Вскарабкавшись обратно в предбанник, я уселся на краю дыры и коротко пересказал Юлии все, что видел внизу. Она молча смотрела на меня, наматывая веревку на пальцы. В мыслях моих по-прежнему царил разброд, и за неимением лучшего, подобно наказанному ребенку, у которого отобрали хорошие игрушки, а оставили старые да поломанные, я всерьез возился