Улей. Семья Паскуаля Дуарте. Камило Хосе Села

Марухита Ранеро, ныне сеньора де Гутьеррес.

      Как мы уже говорили, донья Роса позвала шефа:

      – Лопес!

      – Иду, сеньорита.

      – Как там у нас с вермутом?

      – В порядке, пока в порядке.

      – А с анисовой?

      – Не очень. Уже на исходе, а спрашивают.

      – Пусть пьют что-нибудь другое! Я теперь не намерена влезать в расходы, просто не желаю. Подумаешь, еще требуют! Слушай, ты закупил это самое?

      – Сахар?

      – Вот-вот.

      – Завтра доставят.

      – И они согласились по четырнадцать с половиной песет?

      – Да. Просили по пятнадцать, но мы договорились, что на круг скинут по два реала.

      – Хорошо. А там – сам знаешь: в лапу, и все шито-крыто. Понятно?

      – Да, сеньорита.

      Юный поэт, глядя в потолок, грызет кончик карандаша. Он из тех, кто сочиняет стихи «с идеей». На сегодняшний вечер идея у него есть. Не хватает рифм. Кое-что он уже набросал. Теперь подбирает хорошую рифму к слову «новь», только не «бровь» и не «морковь». «Любовь» уже звучит у него в ушах. «Кровь» тоже.

      – Я заключен в темницу будней, в раковину пошлых будней. Твои лазурные глаза… Я сильным быть хочу, могучим. Лазурные, как небо, глаза… Творенье убивает человека, иль человек убивает свое творенье. О ты, златокудрая… Умереть! Да, умереть! И оставить небольшую книжечку стихов. О, как ты прекрасна, прекрасна!..

      Юный поэт бледен, очень бледен, на скулах горят два красных пятна, два небольших красных пятна.

      – Твои лазурные глаза… Новь, новь, новь. Лазурные, как небо, глаза… Бровь, морковь, бровь, морковь. О, златокудрая… Любовь. Вернулась вдруг любовь. Твои лазурные глаза… Трепещет радостно любовь. Лазурные, как небо, глаза… Как бурный водопад, любовь. Твои лазурные глаза… И вот она, безбрежная любовь. Твои лазурные глаза… Струится жарко в жилах кровь. Твои лазурные глаза… Твои лазурные… Какие у нее глаза?.. Опять закат багрян, как кровь. Глаза… При чем тут глаза?.. Тара-тара-тара-тата, любовь…

      Юноша вдруг чувствует, что зал плывет у него перед глазами.

      – Обнять весь мир готова моя любовь. Прекрасно…

      Он слегка пошатывается, как в опьянении, ему кажется, что кровь горячей волной прилила к вискам.

      – Мне что-то не… Может быть, мама… Да, кровь, кровь… Парит мужчина в высоте над обнаженной девой… Что, бровь?.. Нет, не бровь… И я скажу ей: никогда!.. Весь мир, весь мир… Прекрасно, превосходно…

      За столиком в глубине зала две пенсионерки, размалеванные, как клоуны, беседуют о музыкантах.

      – Он настоящий артист, слушать его – истинное наслаждение! Покойный мой Рамон, царство ему небесное, говорил: «Ты только обрати внимание, Матильда, как изящно он подносит скрипку к подбородку». Подумайте, что за жизнь! Были бы у этого юноши покровители, он бы далеко пошел.

      Донья Матильда закатывает глаза. Она толста, неопрятна и с претензиями. От нее дурно пахнет, чудовищный водяночный живот выпирает горой.

      – Это