Подобно тысяче громов. Сергей Кузнецов

всегда тайна, даже если это прошлое – твое собственное. Будущее сулит исполнение желаний, будущее всегда открыто, хотя и не выполняет обещаний. Неподвижно сидя в кресле, Горский думал об этом одиннадцать месяцев – думал, тоскливо глядя на огни автомобилей, на мерцающую мозаику светлых оконных прямоугольников в доме напротив, на снежинки, тополиный пух, осенние листья, танцующие внизу, бессильные взлететь к окну. Листья не могут подняться выше третьего или четвертого этажа, думал Горский, я не могу подняться с кресла и, когда подойдет мой срок, тоже лягу на землю в ожидании белого покрова.

      Иногда Горскому казалось, что осталось совсем недолго – даже если годы и годы, все равно – недолго. Жизнь вообще коротка – и наперед ясно, что от нее останется: кресло, окно, тангха на стене, музыка, по последней лондонской моде; трава, грибы, кислота, кетамин. В такие моменты Горский снова и снова повторял себе, что будущее – открыто. Даже здесь, заточенный в комнате на четырнадцатом этаже, он един с миром, един со всей вселенной, един с Богом, кем бы ни был этот Бог, чем бы Он ни был.

      Одиннадцать месяцев Горский говорил себе, что случившееся с ним – это шанс. Шанс открыть внутренний космос, шанс обрести глубинную неподвижность, научиться принимать судьбу. Друзья говорили: ты прекрасно держишься. Они не знали – раз в неделю, даже чаще, Горский просыпался в слезах: ему снилось, что он танцует посреди dance floor, плавает в Лисьей бухте, спускается в метро, занимается любовью с Ириной, Машей, Катей… со всеми женщинами, которые были у него. Наяву он старался об этом не думать, наяву повторял: будущее – открыто, будущее всегда – чистая потенциальность, склад возможностей, магический цветок, исполняющий желания.

      Горский смотрит в окно. Огни в доме напротив гаснут, снежинки кружатся, Москва засыпает. Закрытые двери прошлого хранят свои тайны. Словно шкатулки. Словно чемоданчик драгдилера. Словно нераспечатанный CD. Где-то за этими дверями – первая затяжка, непривычный сладковатый запах, трое подростков передают друг другу косяк, The Doors или Pink Floyd, дальше – Крымское солнце, московский снег, осенние листья в лесах под Ленинградом, крошатся в руках грибы, оживают предметы, мы едины с космосом, понимаешь? Потом – «Гагарин-Пати», эсид хаус, амбиент, техно, гул музыки, шум танков, идущих на Белый дом, далекий грохот орудий, щелчки выстрелов, стук подошв по осенней мостовой, резкая боль в спине. Койка в больнице, доктор, а чем вы делаете наркоз? Первый легальный трип, отходняк в палате, мы больше ничем не можем вам помочь, инвалидное кресло, четырнадцатый этаж.

      Прошлое – закрытые двери в длинный коридор. То, что случилось за ними, случилось не с тобой. Тебя не было там, где сплеталась сеть, где падали в землю семена, там, где сокрыт исток твоего сегодня. Ты можешь только вообразить… только попытаться вообразить.

      Почему комната почти пуста? Почему – собранные чемоданы, упакованные книги, только одна картинка на стене? Почему в бумажнике лежит билет на утренний рейс? Где начало,