Птицы в небе. Татьяна Тихонова

тебя помочь мне и теперь. Только теперь работы в разы больше.

      – Нам ли бояться работы, – хохотнул Афанасий Степаныч, вытягивая шею в сторону кухни.

      Насупленная Хельга появилась в проёме между стеной и стеллажом, отделявшим кухонный закуток.

      – Неужели нас накормят горячей едой в этом доме? – воскликнул Уточкин, улыбаясь.

      Уголок губ мулатки дрогнул:

      – Ага, щассс, – прошипела она язвительно.

      Но, покосившись на Игнатьева, она вытерла мокрые руки о платье:

      – Можно кушать, всё готово.

      Расставив стулья, мужчины сели. Хельга разложила ложки возле железных глубоких тарелок. Она была тиха и церемонна. Даже пробормотала что-то похожее на «извини», когда задела Сашу ненароком. Саша разливала горячую похлёбку из картошки с солониной и с удивлением покосилась на неё.

      – Хлеба нет, – произнесла та, усаживаясь на стул возле Игнатьева.

      – Ерунда какая, – ответил он, беря ложку, – Саша, садись. Пусть каждый сам наливает.

      Саша села. Она почувствовала вдруг, что очень голодна, – картофельно-мясной дух от горячего варева казался таким вкусным. И она, торопливо зачерпнув полную ложку, отправила её в рот. И страшно обожглась. Задохнувшись, замерла, открыв рот. И встретила полными слёз глазами взгляд Игнатьева, сидевшего напротив. Кое-как проглотив, рассмеялась:

      – Обожглась.

      Афанасий Степнович, отодвигая пустую тарелку, удивился:

      – Да ты что?! Чем тут можно обжечься?

      – Как вы так быстро? – улыбнулась Саша.

      Она посмотрела на Хельгу, ожидая насмешки, но та, опустив глаза в тарелку, медленно подносила ложку ко рту и церемонно ела. Хельга с Игнатьевым сидели близко, мулатка молча подала ему кружку с вином. Саша отметила между этими двумя то неуловимое понимание, когда люди, даже если недовольны друг другом, близки. И почувствовала разочарование. Наклонилась ниже над тарелкой.

      – Оставайся, Афанасий Степанович, переночуешь здесь, места всем хватит, – проговорил Игнатьев, отставляя пустую тарелку и складывая руки перед собой на столе.

      – Нет, Митя, пойду домой. Только вот Александру захвачу с собой, – Уточкин сидел совсем близко, справа, и Саша видела его круглое, в оспинах, добродушное лицо прямо пред собой.

      Заметив её недоумение, он добавил:

      – Мохов выгнал твою мать с сестрой на улицу. Он мне в доке сказал.

      Краска залила лицо девушки. Она вскочила.

      Показалось, что петля на шее затягивается. Будто кто-то невидимый тянет за верёвку. Она дёргается, пытается освободиться, но узел затягивается только туже. И затхлый, гнилой дух ночлежки уже вот он, рядом.

      Повисло молчание. Хельга следила за ней. Игнатьев уставился мрачно на Афанасия Степаныча, а тот пожал плечами, продолжая глядеть на Сашу:

      – Когда увидел тебя здесь, подумал, что ты захочешь вернуться.

      – Куда ты пойдёшь? – исподлобья глянул Игнатьев. – Что ты собираешься делать?

      – Найду их, – она вздёрнула подбородок, но губы невольно по-детски