Святой Грааль. Юрий Никитин

самом краю основной плиты. Надсмотрщик не спускал глаз с новичка, губы его кривились.

      – Знаешь камень? Хорошо… Спас двух дураков.

      Плиту разломило, словно переспелый арбуз. Внутри отливало красным с черными зернами, блестело, сверху опускались ровные канавки, там еще держались разбухшие от воды колышки.

      Олег подобрал непомерно тяжелый молот. Вокруг двигались, как полуживые, эти несчастные, с потухшими глазами, и сердце сжимало чувство вины, что все еще не нашел путь для их спасения, не отыскал Истину. Нет настоящего величия в том, кто сумел сам из рабства подняться до императорского трона, таких было немало. Он сам знавал синеглазого пастуха Управду, который оставил овец на отрогах Карпат и сел на трон в Константинополе, а свое славянское имя лишь перевел на латинский лад – Юстиниан, что означало то же самое: управление, право, правосудие. Слово больше разошлось в латыни, от него пошло – юстиция. Он сделал немало, этот белоголовый пастух, хотя трон ему уже был подготовлен и передан дядей, тоже пастухом из тех же краев, – Юстином. Но даже самые могущественные императоры не могут отыскать пути для счастья. Для спасения, как говорит молодая вера христиан.

      К вечеру он едва волочил ноги. Молот вываливался из рук, дважды сам лишь чудом не попал под глыбы. Покрытый каменной крошкой, мокрый от пота, он едва расслышал сквозь шум в ушах вопль десятника:

      – Закончили, закончили!.. Вылезай!..

      Измученные люди заспешили к сброшенным сверху веревочным лестницам. Там уже блестели обнаженные мечи стражей, звякало оружие. Олег замешкался, дыхание вырывалось из груди с хрипами. Ноги дрожали.

      Десятник огрел плетью, заорал:

      – Быстрее! Чтоб дотемна все были в сарае!

      Кто-то помог Олегу подняться. Наверху стражи едва удерживали озверелых псов – те царапали землю, стараясь дотянуться до невольников, острые зубы страшно лязгали.

      Десятник втолкнул Олега в сарай, оба повалились на грязный пол. Ворота спешно захлопнули, тут же створки содрогнулись, донеслось царапанье и жуткий вой. В узкую щель под воротами пыталась протиснуться толстая лапа, размером с медвежью.

      Олег повернулся на спину, десятник покачал головой:

      – Терпишь, не воешь… Стоик?

      Олег медленно покачал головой:

      – Страдает лишь жалкое тело. Я свободен.

      Десятник насмешливо скривился:

      – Но ты сам всажен в это жалкое тело, верно? Покинуть не можешь. Оно тоже твое, как я понимаю!

      – Душа в запустении, как могу заниматься телом? Вон даже Марк Аврелий, хоть император, а заметил верно: у человека нет ничего, кроме души.

      – А если тело околеет? На этой работе?

      – Кормят меня лучше, чем я кормился… в пещере. Даже устаю меньше, чем когда изнурял себя трудом, подчиняя тело духу.

      Десятник кивнул, уже потеряв интерес к новичку. За три года встречал в каменоломне и святош, и паломников, и стоиков, узнал разные религии, услышал о дальних странах, учил ломать камень аскетов, подвижников, которые только и умели раньше, что носить на себе пудовые цепи, бормотать