Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия. Алексей Белов-Скарятин

голова девочки коснулась подушки, и она крепко заснула.

      Раннее утреннее солнце просачивалось сквозь щели меж тяжёлых тёмно-синих штор, рисуя на потолке движущиеся световые узоры. В углу, за ярко расписанной японской бумажной ширмой, в ванне с ледяной водой плескалась Нана, по обыкновению, смешно фыркая, словно дельфин, когда вода попадала ей в нос. Комната была ещё очень холодна, но Фанни, детская горничная, уже развела в старой голландской печи огонь, и та громко потрескивала, начиная посылать приятные маленькие волны тепла в направлении манеж-кроватки.

      "Давай-ка, Пташка, вставай!" – сказала, выходя из-за ширмы, Нана, выглядевшая опрятно и свежо в изящном голубом фланелевом утреннем платье и с мокрыми волосами, аккуратно разделёнными посередине пробором. У неё было семь фланелевых платьев разных цветов – по одному на каждое утро недели, и прежде чем узнать названия дней недели: понедельник, вторник, среда, четверг и так далее, – Малышка выучилась различать их так: "День розового фланелевого платья Наны", "День голубого фланелевого платья Наны", дни красного, зелёного, коричневого, пурпурного и сиреневого платьев Наны. Все семь платьев были сшиты совершенно одинаково – с крупным плиссё, широкими рукавами и одной и той же шёлковой вышивкой на воротничках и манжетах. Нана привезла эти платья из Англии, покупая по одному в год семь лет подряд, и носила их только по утрам, круглый год.

      "Ну же, Пташка, давай вставай", – повторила она, вытаскивая сонную Малышку из манежа и ставя на пол перед крошечным умывальным столиком с миниатюрными тазиками и кувшинчиками, украшенными знакомыми картинками и детскими стишками. И хотя было ужасно неприятно от того, что безжалостные руки Наны принялись её мыть и скрести, но всё же забавно увидеть вновь и Шалтая-Болтая, сидящего на стене (на дне самого большого тазика), и Мэри с её Маленьким Ягнёнком (на лицевой стороне самого большого кувшинчика), и ещё Старую Матушку Хаббард (на крышке мыльницы).

      "А ну-ка, небу'смешной1 и не ёрзай так", – строго произнесла Нана, надевая жёсткое накрахмаленное белое батистовое платье через голову Малышки и привычным мастерским движением расчёсывая ей кудряшки. Каждое утро происходил один и тот же ритуал. Сначала, во время умывания и одевания, Малышка должна была произнести свою обычную молитву (повторяя её за Наной настолько торжественно, насколько возможно):

      "Боже, спаси и сохрани

      Папу, Маму,

      Мэри, Ольгу, Мики, Малышку,

      Нану и всех остальных.

      Сделай меня паинькой.

      Пошли нам здоровья – Аминь".

      После чего следовал непременный стакан горячего молока, в котором почти всегда сверху плавала плёночка, называемая по-русски пенкой.

      "Ах ты, непослушное дитя! Это же лучшая часть молока, и все её обожают", – восклицала Нана в возмущении, пока Малышка, давясь, отплёвываясь и совершенно некультурно запихивая в рот свои пухленькие пальчики, пыталась как можно скорее вытащить пенку.

      "Я не могу понять, Мизженигс, почему Вы

1

Быстро произносимое "Не будь смешной!"