Черный гардемарин, судьба и время. Алла Валерьевна Репина

пристали к Ленькиному дядьке, затащили его с улицы в палисадник: «Федоров, голубчик, расскажи!». Мы все охотники слушать матросские сказки.

      Матросские сказки

      Федоров, минный машинист, нынче в селе в отпуске. С ним в японскую войну случилась удивительная история: его имя попало в список нижних чинов, погибших в 1904-м году на минном транспорте «Енисей». Так имя Федорова и вырезали на доске в церкви: убитым при Порт-Артуре.

      В Кравотыни церковь – наглядная история морских сражений России, поскольку крестьян селигерских селений издавна призывают на службу во флот. И для кого-то, понятно, могилой становится море.

      Так вот, уже и доску в церкви повесили, а Ленькин дядька объявился живым – нашелся у японцев в плену. На «Енисее», как установили позже, погиб другой тверской Федоров, и даже не из нашего уезда.

      Мы к нему: «Федоров, расскажи о сражениях!».

      Он: «А что тут, ребята, рассказывать? Колошматила, братцы, нас японская раса, вот и весь сказ!».

      «Про плен расскажи!».

      «Ну, это другой разговор!» – и начинаются презабавные истории.

      Федоров степенно заводит:

      «Разбил нам, значит, Красный Крест лагерь в Нагасаках. Нагасаки эти вроде нашего Осташкова, уездный город. Японцы забавные, вроде питерских китайцев: кивают и улыбаются, по-русски не понимают. Избы у них худые, не то что у нас на Селигере: вместо стен, не поверите, фанерки на жердях. В Нагасаках белокаменных изб не ставят. Выбрали меня, значит, товарищи в лагере артельщиком – сами, братцы, знаете, что такое артельщик. Ходил я в лавку за провизией, в остатнее время резал свистульки, игрушки, доски с гусями. У меня, чтоб вы знали, еще дед был знатный резчик, он в самом Ниловом алтарь резал».

      (Длинноту о местных резчиках опускаю).

      «Жарища у них в Нагасаках не приведи господи, – возвращается на японскую почву матрос Федоров, – климат тяжелый, не то что у нас на Селигере. Начали наши ребята животами маяться, а порошки, что дает Красный Крест, не помогают. Помирать начали. Встают православные кресты на русском кладбище, уже боле ста. Что делать?».

      И Федоров рассказывает, как дал ему целебное снадобье хозяин лавки, в которую он ходил за провизией. Некую квасную медузу, или «чайный гриб», который якобы лечит даже холеру. Снадобье лавочника матросам помогло, хоть поначалу наши братцы им брезговали (потом как-нибудь уточню научное название этой медузы).

      «Война не война, а хорошо к нам желтая раса относилась, жалела. На пасху каждому делали гостинцы. В театр нас водили, на исторические пьесы. Занятно: мужики в бабьих платьях завроде наших попов и кричат. Ей-богу, тоскливо было с японской нацией расставаться. Я хозяину лавки доски с резными гусями дарил, девкам его свистульки; такие вот чудеса», – итожит Федоров.

      «А девки там как, в японском Осташкове?» – подтрунивает папа, заранее зная ответ.

      «Девки, нет, – морщится Федоров, – девки в Нагасаках корявые. Вы, господа, не поверите: у всех берца кривы и семенят вперевалку».

      «Врешь!» –