Черный гардемарин, судьба и время. Алла Валерьевна Репина

полях. Проводник проходит по вагону и проверяет, закрыты ль окна. Потом эта история будет повторяться каждый год.

      «Дикость, – покачает головой мама, – первобытное земледелие».

      Проводник поддержит:

      «От весеннего пала у них ежегодно сгорают по нескольку деревень, а они палят и палят. Каждый год одна история».

      «Почему их никто не научит, что этого делать нельзя?» – спросит Тата.

      «Мужики, – ответит проводник. – Далеки-с от умственных центров».

      «Кошмар!».

      Теперь на эту мамину реплику папа, защитник мужика, примется декламировать «Николаевскую железную дорогу» поэта Некрасова.

      Прямо дороженька: насыпи узкие,

      Столбики, рельсы, мосты.

      А по бокам-то все косточки русские…

      Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?

      Мороз по коже:

      Чу, восклицанья послышались грозные!

      Топот и скрежет зубов;

      Тень набежала на стекла морозные…

      Что там? Толпа мертвецов!

      То обгоняют дорогу чугунную,

      То сторонами бегут.

      Слышишь ты пение?

      «В ночь эту лунную любо нам видеть свой труд»…

      Нам с сестрицей жутко от этой толпы мертвецов, а папа желает дать отпрыскам представление о реалиях русской жизни. Сколько себя помню, столько слышал от него: Петербург возведен на костях, Николаевская железная дорога построена на костях – «благослови же работу народную и научись мужика уважать»…

      В окно не видно ни зги: сплошная пелена коричневого дыма; сквозь дым прорываются языки открытого огня, горят кусты вдоль железнодорожной насыпи. Картинка зловещая, подстать стихам Некрасова. Окно мы сможем открыть лишь перед Чудово, когда нас окончательно разморит от духоты и стука колес.

      Сколь долгим представляется этот путь в детстве! Едем и едем, уже темнотища, а спать нельзя: скоро пересадка в Бологом, на Бологое-Полоцкую линию. Когда-то мы доберемся до отцова села?

      Притом при нас: невозвратное время довоенного комфорта. Чистенькие купе с уютными диванами, буфетные станции с важными татарами-буфетчиками, иконостасы на вокзалах, ныне замененные портретами Карла Маркса и Льва Троцкого (в непременном кумаче и ельнике)…

      Из воспоминаний: никто никого не опасался, попутчики приветливо заводили беседы. Как бы управилась без этих бесед русская литература? Сегодня б мадам Вронская предусмотрительно поджала губы и не заговорила б с мадам Карениной – и тю-тю великий сюжет!

      Меж тем, в 6-м году это выглядело так: в Бологом, на пересадке, папа задержался в буфете один – вышел с попутчиком. Знакомьтесь, господин такой-то (с которым мы потом еще повстречаемся), ему тоже в Осташков. Новый попутчик оказывается титулярным советником и непременным членом уездной землеустроительной комиссии. До Осташкова между ним и отцом – разговоры по земельному вопросу. В купе сквозь дремоту слышу о пахотах, наделах, угодьях, о тяжбах, которые ведет город