Косиног. История о колдовстве. Бром

медовухи, – велел Эдвард.

      – Но, Эдвард, ее осталось-то…

      – Абита, – сурово оборвал ее муж.

      – Эдвард, я…

      – Абита! – рявкнул Эдвард. – Живей!

      Уоллес заулыбался, откровенно позабавленный их перебранкой.

      – Ну и терпелив же ты, братец! Да, спору нет, нравом ты у нас кроток, но не слишком ли кроток, а? Конечно, я ведению хозяйства тебя учить даже не думаю, но, знаешь, уж лучше твердая рука дома, чем порка в деревне, на общинной площади.

      Раскрасневшаяся от возмущения, Абита развернулась и твердым шагом направилась к буфету. Она хорошо, слишком хорошо знала: на людях пуританской женщине надлежит держать рот на замке, а со всеми мужчинами держаться неизменно почтительно и покорно. Это ей вдалбливали в голову с самого дня приезда, и в поучениях Уоллеса она, черт побери, совсем не нуждалась. С шипением втянув в себя воздух, чтобы хоть чуточку успокоиться, она открыла дверцу буфета и сняла с полки кувшин медовухи. Последний кувшин… и то, судя по тяжести, почти допит.

      Ухватив с полки кружку, Абита наполнила ее до половины и с грохотом водрузила на стол перед Уоллесом.

      – Да, когда эта рассердится, по ней все сразу видно, – с усмешкой заметил Уоллес. – Вон, щеки-то – что малина!

      – Ты говорил, будто с новостью к нам? – напомнил ему Эдвард.

      Усмешка с лица Уоллеса разом исчезла.

      – Присядь-ка, Эдвард, – сказал он, залпом опорожнив кружку. – Абита, Эдварду тоже кружку подай.

      Эдвард подсел к столу. Абита принесла ему кружку и налила медовухи.

      – И мне еще малость плесни, – постучав по своей кружке, велел Уоллес.

      Абита взглянула на Эдварда, а когда Эдвард кивнул, вылила в кружку Уоллеса последние капли – едва хватило, чтоб дно прикрыть.

      Скрыть разочарование Уоллес даже не пробовал.

      – Больше нет, – отрезала Абита. – Эта последняя.

      – Да-да, куда ни глянь, всем сейчас нелегко, – вздохнул Уоллес и призадумался, собираясь с мыслями. – Эдвард, похоже, мы с тобой здорово влипли.

      – Вот как?

      Уоллес откашлялся.

      – Я с табаком старался, как мог… это известно всем, так?

      – Над погодой властен только Господь, – сказал Эдвард.

      – Это уж точно. Точней не бывает, – продолжил Уоллес. – Сам знаешь, я ничего не жалел, ни в чем не скупился… пустился на жуткие хлопоты и расходы, чтоб раздобыть приличный сорт, тот самый новый, душистый лист, суливший такие надежды. Все сделал верно. Но – да, ты совершенно прав, дождь вызвать мне не по силам. На это… способен только Господь.

      «А, так теперь у тебя погода во всем виновата? – подумала Абита, едва сдержавшись, чтобы не хмыкнуть. – Погода тебя, значит, заставила табак сеять, хотя куча народу предупреждала: в саттонской почве табак не уродится. Но разве ты, Уоллес, хоть кого-то послушал? Нет, ты же у нас самый умный! Умнее всех».

      Уоллес на время умолк. Лицо его исказилось, будто он заново переживает какой-то кошмар.

      – Ладно. Я здесь не для того, чтоб заново все повторять. Посевы погибли, и затея