Единая теория всего. Константин Образцов

воспоминания, никто сейчас колобашками печку не топит и огнем воду не греет. Нет, это торфяники. Лето жаркое было, вот они и горят. Такое и в Ленинграде тоже случалось.

      – Да, припоминаю. – Я действительно вспомнил. – В 2000-м было.

      Он кивнул.

      – И еще раньше. В 1984-м были самые сильные торфяные пожары, дым стоял больше месяца.

      Сказал – и взглянул на меня каким-то странно оценивающим взглядом, словно проверял что-то. Если это была проверка памяти, то она явно кого-то из нас подводила.

      – Не помню, – честно признался я. – Чтобы целый месяц, сильный дым… Не припоминаю. Вы уверены?

      Адамов прищурился и чуть усмехнулся.

      – А вам, простите, в 1984-м сколько лет было?

      – Двенадцать, – ответил я с некоторым вызовом. – А что?

      – Совсем еще юноша, – снисходительно сказал он. – А тогда и вовсе были ребенком. Другие интересы, совсем иные объекты внимания. Дым-то был, а вы его не заметили.

      И снова у меня возникло странное чувство, что он то ли испытывает, то ли поддразнивает меня – так порой делают взрослые, запутывающие ребенка головоломкой, на которую знают ответ.

      – Ну уж нет. – Я уперся. – У меня прекрасная память. Я помню себя и в шесть лет, и в пять, и еще раньше. Помню старую квартиру и девочку во дворе, которая мне очень нравилась; помню «Пещеру ужасов» в луна-парке, куда ходили с родителями; помню, как в десять лет написал фантастический роман – четыре школьные тетрадки в линейку! – и главную злодейку там звали Ифа Стелла…

      – А вы уверены, что это именно воспоминания?

      Он откинулся на спинку сиденья и, прищурившись, смотрел на меня. Мне следовало удивиться, и я удивился.

      – Что вы имеете в виду?

      – Девочка во дворе. Есть ее фотографии?

      Я покачал головой.

      – Нет.

      – Когда вы видели ее в последний раз?

      – Ну… в шесть лет, перед тем как мы с родителями переехали.

      – Кто-то еще из ваших родственников или знакомых помнит ее?

      – Вряд ли. Не уверен. Нет.

      – Тогда откуда вы знаете, что она вообще существовала? Продолжим. Этот роман, написанный в десять лет, сохранился?

      – Увы.

      – Кому-нибудь давали прочесть?

      – Нет, никому.

      – Значит, и в его существовании тоже можно усомниться.

      Я молчал. Адамов подержал немного паузу и продолжил:

      – Я довольно много читаю в последние годы, преимущественно научную литературу – в меру своих возможностей понимания, конечно. И про парадокс памяти тоже прочел немало. Субъективная память почти такая же абстракция, как и вера. Есть что-то, что помним только мы: не сохранилось записей, нет и не было фотографий, люди потерялись где-то среди годов жизни или вовсе ушли из нее. Остается только наша уверенность в том, что эти воспоминания соответствуют некой действительности прошлого времени, что события происходили, знакомые существовали, но никаких оснований для этой уверенности нет. Что мы имеем в виду, когда говорим: я помню?