Бродяги Севера (сборник). Джеймс Кервуд

Плач ребенка, лишившегося матери.

      Спрятавшись за карликовую сосну, он стал глядеть оттуда на Нузак и увидел, что Нива все еще сидит на спине у матери. Он убил на своем веку много разных зверей, так как убивать их составляло его профессию, как и выменивать шкуры зверей, убитых другими. Но он не видел раньше ничего подобного и почувствовал себя действительно виноватым.

      – Мне жалко тебя… – прошептал он. – Бедняжка!.. Мне тебя жаль!

      Это звучало почти просьбой о прощении. Но кончать дело все-таки надо было. Так тихо, что Нива не мог услышать, он подполз к нему против ветра и подкрался к нему сзади. Он был от него всего в каких-нибудь полутора саженях, когда Нива понял наконец опасность. Но было уже поздно. Быстрым скачком Чаллонер уже был около него и прежде, чем Нива успел оставить спину матери, он накинул на него мешок.

      За всю свою жизнь Чаллонер не испытывал более забавных пяти минут, как те, которые последовали вслед за этим. Несмотря на все свое горе и весь свой страх, Нива вдруг почувствовал, как в нем заговорила драчливая кровь его отца. Он стал царапаться, кусаться, лягаться и рычать. За эти пять минут в нем перебывало сразу пять дьяволят, и пока Чаллонер обвязывал ему шею веревкой и вталкивал его толстенькое тело к себе в мешок, все руки у него были искусаны и исцарапаны во многих местах.

      Нива продолжал биться и в мешке до тех пор, пока не выбился наконец из сил и не перестал. А тем временем Чаллонер снимал с Нузак шкуру и срезал те куски мяса и жира, которые казались ему наиболее пригодными. Красота шкуры Нузак заставила заблестеть его глаза. Он завернул в нее куски мяса и жир, сложил ее за четыре угла так, как обыкновенно пеленают ребенка, привязал к ней ремни и перекинул их через плечи. Согнувшись под тяжестью полутора пудов, которые весили шкура и мясо, он взял свое ружье и Ниву. Было уже около полудня, когда он отправился в путь. А когда он добрался наконец до своего лагеря, то солнце уже садилось. Буквально всю дорогу, пока не осталось всего только какой-нибудь полумили до дома, Нива сражался, как Спартак.

      Под конец он обессилел и лежал в мешке почти без признаков жизни и когда, почуяв что-то подозрительное, Мики подошел к его тюрьме, то он ни одним движением не выказал протеста. Теперь для него смешались уже все запахи, и он уже не различал никаких звуков. Чаллонер же едва доплелся до дому. Все кости и мускулы у него болели. Но на вспотевшем и загорелом лице все-таки светилась гордость.

      – Ах ты, храбрец! – сказал он, глядя на лежавший спокойно мешок и вытряхивая свою трубку, первую с самого полудня. – Бедовый ты чертенок!

      Он привязал конец веревки от шеи Нивы к дереву и стал осторожно высвобождать его из мешка. Затем он вывалил его на землю и отошел несколько назад.

      Теперь уже Нива был готов на любое перемирие по усмотрению Чаллонера. Но не его первого увидал он, вывалившись из мешка. Он увидел Мики! А Мики, вне себя от любопытства, вертелся тут же своим неуклюжим телом и так и знал по запаху заранее, что это непременно должен