Птицеферма. Татьяна Солодкова

с одной из поставок.

      Уже собираюсь идти дальше, решив, что это все-таки мышь, как та вдруг громко сморкается – совершенно точно по-человечески. А затем вновь возвращается писк. Однако теперь я понимаю, что это не писк, а жалобный плач.

      Мало ли на Птицеферме причин, чтобы плакать? Думаю, у каждого найдется с десяток. И лезть в них… Мы все здесь вынужденные пленники – не друзья. Поэтому разумнее было бы пройти мимо…

      Но я уже оказалась не в том месте и не в то время и уйти не могу. Полагаю, коридор у люка уже и так затопило водой, хуже за несколько минут не станет. И я заворачиваю в прилегающий коридор, откуда доносится плач.

      Этот коридор заканчивается тупиком. Раньше тут было окно, но его давно выбили, а затем залатали двумя кусками пластика, прибив их к раме крест-накрест. А подоконник остался. На этом подоконнике и сидит тот, кого я сперва приняла за мышь. Кто-то очень маленький, сжавшийся в комок, обнявший тощие колени руками и спрятавший в них лицо.

      – Олуша?

      Можно было бы ошибиться, но на Птицеферме таких габаритов больше нет ни у кого.

      Девушка испуганно вздрагивает, вскидывает заплаканное лицо.

      – Кто здесь? – Как всегда, тихо, тоненьким голосом, который и правда похож на мышиный писк.

      Верно, у меня лампа в вытянутой руке – Олуше слепит глаза и она не может меня рассмотреть.

      Приглушаю свет еще сильнее, поставив на минимум, и подхожу ближе.

      – Это я.

      – Гагара, – вздыхает девушка и отворачивается. Обнимает тощие плечи. – Уходи.

      Я сказала бы так же.

      Поэтому спрашиваю прямо, без лишних предисловий:

      – Помощь нужна?

      Лишние разговоры – это по части Чайки и Кайры. А мне бы не вмешиваться. Только, когда услышала плач, я уже вмешалась.

      – Мне никто не поможет. – Горько, с надрывом, обреченно. А потом новый поток слез.

      Я не психотерапевт, а соседний коридор заливает через люк дождь, и, кажется, у меня все же сотрясение. Иначе почему меня все еще поташнивает, а перед глазами плывет полупрозрачное нечто, напоминающее микроорганизмы под стеклом микроскопа?

      Так что разворачиваюсь, чтобы уйти. Однако не успеваю.

      – Филин отдал меня Момоту! – догоняет меня то ли крик, то ли стон.

      Оборачиваюсь.

      – Серьезно? С чего вдруг?

      Олуша уже больше года, с тех пор как в шахте погиб ее прошлый сожитель, живет с Куликом. Кулик – спокойный беззлобный парень, они неплохо ладят. А Момот…

      Момот – крупный (даже очень крупный) сорокалетний мужик, которому крохотная Олуша годится в дочери как по возрасту, так и по внешнему виду. Раньше он в паре с Тетеревом приводил в исполнение приговоры Филина. Только если Тетерев делал все равнодушно и по приказу, то Момот – с наслаждением и особым смаком. Момот – садист и не считает нужным этого скрывать. Местные женщины его тоже избегают, а те, кто имел с ним дело, говорят, что в постели он не менее жесток, чем в повседневной жизни.

      Олуша всхлипывает.

      – Они устроили