Дружелюбные. Филип Хеншер

и насмешливой, небрежной повадкой наверняка говорили что-нибудь в этом духе. И вовсе не было нужды говорить: «Вообще-то мне сюда. Пока» – и быстро, не оглядываясь, сворачивать в одну из боковых улочек.

      На ходу он так и не понял, как у него вырвалось то, что вырвалось, ответ, который не был ответом; точно из-под ног исчезла последняя ступенька лестницы. Мир вокруг него задрожал, затрясся, и, подумав об этом, он зажмурился. Тот день он посвятил Браунингу: сидя не в кресле, а за письменным столом, читая один монолог за другим, попутно делая заметки. То, что окно выходило на стену, помогало сосредоточиться. Лишь иногда напор и витиеватая манера поэта попадали в другое пространство, где значение уменьшалось, сталкиваясь с пустотой, и Лео обнаруживал себя в мире, в котором сказал едва знакомой женщине, ошибочно подумав, что они флиртуют: «Однажды я таки тебе отлижу», а она быстренько отделалась от него.

      А за ужином оказалось, что он сидит недалеко от Три, – она, как всегда, с Клэр, но еще и с Томом Диком, Эдди и Люси, от дыхания которой пахло яйцами и которая поступила на теологию, чтобы попасть в Оксфорд. Он не слышал ни слова из того, о чем они говорили, – разве что обрывок фразы, когда резкий голос Люси прорвался сквозь общий гул: «Но я не понимаю – что он вообще…» и чуть позже: «Как мерзко и жалко», вот и все. Сомнений не оставалось. Разговор начался с того, что они пристально слушали рассказ Три, которая явно не придала инциденту значения, – но к тому времени, как унесли первое, все с восторгом слушали Тома Дика, а он выкладывал все, что знал. Вдобавок выходило, что Том учился не в одной школе с Лео, однако прекрасно его знает – так вот откуда? В оркестре вместе играли? Спортом занимались? Он наврал, что мать Лео служила у них экономкой? Кто знает – но у него получилось. Окружающие были захвачены его рассказом; с соседних столиков кто-то подсаживался, второкурсники или даже третьекурсники, и задавали, любопытствуя, вопросы, подперев головы локтями, поднимали палец всякий раз, услышав что-то принципиально важное. Только раз он услышал то, что говорит Том Дик, – последний определенно этого и добивался. Подали пудинг – Три отставила свою тарелку. Том Дик перестал приглушенно бормотать и быстро, отчетливо произнес: «Эти тихони – от них всякое можно услышать. И если ты не хочешь, я бы хотел попробовать…» Но раздался взрыв смеха, после чего Тому Дику и засмеявшимся мальчишкам сделали выговор. Люси пыталась приободрить Три, щедро изливая ей сочувствие, поглаживая плечи и ругая остальных. «Это не смешно, как вы можете, бедняжка Три, бедная моя…» Лео знал, что не стоило говорить ей того, что он сказал, но теперь он понимал еще и то, что он вежливо (и самонадеянно) намекнул Три на то, что она ему ровня. Она отказала ему, как отказывали до нее, но последствия отказа Три низводили ее в глазах окружения до девчонки из «простой» школы. Теперь она снова стала умной хорошенькой беспомощной девочкой с северным акцентом, той, кого следовало жалеть.

      – Ты не будешь? – спросил мальчик, сидевший напротив Лео. Он не прикоснулся к своему пудингу, а все остальные уже поели. Остроглазый, проворный, копна черных волос, азиатское лицо. – Я бы