Маркетта. Дневник проститутки. Умберто Нотари

же…

      – Читай…

      – Рассказывай…

      – Начинай…

      – Постойте-ка, мои милые, – возразил Эллера, – во-первых…

      В этот момент в дверях приемной показалась новая женская фигура; ее стройное тело утопало в мягких складках черного бархатного капота; ее распущенные по плечам волосы сдерживались золотым обручем, охватывавшим ее голову от затылка до белого как мрамор лба, под которым, как два агата, блестели глаза. В своей прямой и неподвижной позе, тонкая и стройная, она казалась длинным стальным клинком, обернутым в траурный креп, привидением, не то шутовским, не то страшным символом иронии, вышедшим из-под кисти художника-парадоксалиста.

      – Ух! – вскричал Эллера, заметив это странное существо. – Новый рекрут!

      И, стремительно вскочив на ноги, подошел к вошедшей:

      – Как тебя зовут?

      Она вскользь оглядела поэта блестящим взглядом несколько прищуренных глаз.

      – Маркетта,[2] – ответила она спустя момент несколько неприветливым тоном.

      – Это приглашение?

      – Нет, это программа!

      – Почти как у министра…

      – Вроде Джиолитти?

      – Эта женщина не лишена остроумия, – пробормотал Контарини. – Редкий случай!

      – Маркетта, не обращайся дурно с Эллера, – крикнула Надин, – он поэт!..

      – Какого направления? – спросила Маркетта, улыбаясь и показывая ряд прекрасных зубов. – Для обедов, для свадеб, для неаполитанских песен?..

      – Для женщин без пола.

      – Тогда – вроде Габриеля д'Аннунцио!

      Контарини и Ризенс прыснули от смеха, едкость ее ответов понравилась Эллера, и он вступил с ней в разговор, чтобы поближе узнать ум и душу этого существа. Он присел к ней, и между ними завязалась оживленная беседа.

      Время от времени слышались взрывы ее смеха, острого и сухого, как удары кастаньет; ее лицо хмурилось и сглаживалось с поразительной быстротой, не дававшей времени наблюдавшим за ней прочесть ее истинные чувства, отражавшиеся в ее глазах со скоростью кадров синематографа: ее глаза иногда заволакивались облачком, скрывавшим их блеск, и они словно мутнели.

      Электрический звонок снова задребезжал теперь уже в опустевшем зале, давая сигнал к закрытию дома и призывая девушек к ужину.

      Было уже три часа утра. Громкий голос заканчивавшей регистрацию кассы мадам Клавдии монотонно повторял:

      – Господа, закрывается!

      Три-четыре личности, молча и неподвижно сидевших по углам, поднялись, готовясь уйти, – странные фигуры мистических созерцателей в доме терпимости.

      Предшествуемый торопившей его Флорой прошел какой-то «папаша», которому его заботливая дама горячо рекомендовала поднять воротник пальто и закрыть шейным платком рот.

      Какой-то безусый юноша нежно целовал помаду на губах у Коры, привлекавшей его к своей обширной груди, как мамка своего питомца.

      Последними вышли наши трое приятелей, простившись с ушедшей после всех в столовую Маркеттой.

      На

2

На жаргоне домов терпимости «маркеттой» называли маленький металлический кружок, который публичные женщины получали у экономок за каждого принимаемого клиента. (Прим. пер.)