Во имя Мати, Дочи и Святой души. Михаил Чулаки

Клава словно бы взлетела. Ей казалось, от нее исходит сила, отгоняет эту мерзость, которая отодвигается и вылетает в окна.

      – Люди – белые обезьяны! – возгласила Свами. – Люди неверные – белые обезьяны!

      И все забормотали, перегоняя подруга подругу:

      – Белые обезьяны… белые обезьяны… белые обезьяны…

      Отвратительные белые обезьяны – правда! И сама Клава была прежде только белой обезьянкой. А мамусенька с папусей – подавно. А Павлик? Он и до обезьяны не дотягивал. Да все, все, все!

      И как же сладко очиститься, уйти из обезьяньего стада!

      – Знают только жрачку и случку!

      – Жрачку и случку… – забормотали, – жрачку и случку…

      – Только мы вышли из обезьян! Только мы познали любовь Божи!

      – Любовь Божи… любовь Божи…

      И сладко стало, и легко – будто уже в раю.

      – Мы спасемся! Наша – жизнь вечная!

      – Вечная… вечная… вечная…

      – Мы спасемся, когда Госпожа Божа выметет за порог невров и неверок как мусор человеческий! Мусор – в пекло, а нам в чистом доме с Мати, Дочей и Святой Душой – жизнь вечная!

      Вечная жизнь – это же главное счастье! Чтобы никогда не лежать в страшном гробу, как сосед Устиныч. Так сосед ведь и был – мусор человеческий, потому и смела его Госпожа Божа в гроб – как в совок мусорный.

      Клава познала, что Госпожа Божа полюбила ее, маленькую и ничтожную. Если бы не полюбила, не привела бы сюда, оставила в мерзкой их комнате рядом с обезьяней случкой папуси с мамусенькой.

      Полюбила ее Божа, полюбила!!

      Полюбила – полу-била. Надо терпеть. Бьет – значит любит.

      Кто-то вскрикнул сзади. И сразу несколько вскриков в ответ.

      Клава и сама, не помня себя, кажется, закричала.

      То ли колокольчик зазвонил снова, то ли в ушах звонили колокольчики небесные.

      – Хватит! – донеслось сквозь звон. – Хватит. Очистились на сегодня.

      Клава очнулась.

      – Ну, кто пописался малость? Сестра Ирочка, ты боровков пощупай. Потому что твари лукавые.

      Ира вела из задних рядом двух боровков. Один – Валерик. А другой – кудрявый и светленький – Клава подумала, это и есть тот самый Толик, который целовал Соню в пятку.

      Клаву тем временем проверила Соня – тем же жестом, как проверял папусик – дома, далеко.

      – Сухая ты, – оглянулась на идущих боровков и добавила: – А я вот – мокрая.

      Соня встала.

      – Я пописалась малость, сладкая Свами.

      – Выходи, – благожелательно кивнула Свами.

      Все трое без всяких команд обнажились – знали порядок.

      – Пописались малость, значит слова тоже наружу просятся, – сказала Свами. – Всем нам в Слабодном Сестричестве нашем нечего скрывать друг от друга – ни на теле, ни в душе. Ну и скажите громко и прямо мысли ваши. Ты, – она указала на Валерика.

      – У меня новые мысли появились, – сразу и свободно начал Валерик, – когда утром увидел новую сестру нашу Калерию. Мне захотелось обнимать ее и целовать больше, чем других сестер. И я пожелал изо всех сил, чтобы сладкая Свами отдала меня ей в боровки. И к�