Война, которая спасла мне жизнь. Кимберли Брубэйкер Брэдли

по большому деревянному столу. Джейми запрыгнул, а у меня не вышло. – А, – сказал доктор, заметив мою ногу. Он взял меня обеими руками и усадил на стол.

      Дома мать меня никогда не касалась, кроме как чтобы ударить. Джейми обнимал меня, но, естественно, никогда не поднимал с пола. Здесь же люди вечно трогали меня руками. Это мне не нравилось. Очень не нравилось.

      Доктор потыкал нас, померил, посмотрел. Заставил снять рубашки и по очереди приложил к груди каждого холодную металлическую бляшку, от которой к его ушам шли трубочки. Он также прошерстил руками наши волосы и внимательно рассмотрел те места на теле, где часто чесалось.

      – Импетиго, – заявил он. Для меня это ничего не значило, но мисс Смит достала из сумочки маленький блокнотик и записала.

      – У обоих истощение, довольно сильное, – добавил доктор, – и у девочки, похоже, начинается рахит. Ей нужен солнечный свет. Полноценное питание. Молоко.

      – А мне-то что полагается делать? – спросила мисс Смит. – Мне никогда с детьми иметь дела не доводилось.

      – Что-что – кормить, купать, следить, чтобы высыпались, – ответил доктор. – Не сложней, чем со щенками на самом деле, – улыбнулся он. – И уж всяко проще, чем с лошадьми.

      – Лошади всегда были по части Бекки, – отрезала мисс Смит, – а собак я никогда не держала.

      – А кто такая Бекки? – спросил Джейми, но я шикнула на него.

      – А что насчёт её ноги? – спросила мисс Смит. – С ней что будем делать?

      Я наскоро подсунула стопу под себя, но мисс Смит пошлёпала пальцами по моему колену.

      – Покажи доктору, – сказала она.

      Я не хотела ничего показывать. Не хотела, чтобы меня опять трогали. Под бинтами самой ступни не видно, ковылять понемногу я в состоянии, а больше мне ничего и не надо.

      Но мисс Смит выдернула стопу из-под меня.

      – Хватит валять дурака, – сказала она.

      Доктор размотал ногу и покачал головой.

      – Ну и ну, – сказал он, бережно держа мою ступню в руках. – Запущенная косолапость. Такого мне ещё не приходилось видеть.

      – Я думала, это распространённый дефект, – удивилась мисс Смит.

      – В целом да, весьма распространённый. Но его почти всегда исправляют ещё во младенчестве.

      Мисс Смит с усилием втянула носом воздух – я не очень поняла, что это выражает.

      – Тогда ей почему не… – Она взглянула на меня и оборвала фразу.

      Исправляют во младенчестве, подумала я. А моя нога неисправленная. Как будто нога – это мой личный промах. Мама всегда так и говорила, мол, сама виновата, что у тебя такая нога, это тебе наказание. Вечно я гадала, так это или нет. И потом, косолапость. Это я, значит, косолапая.

      Доктор принялся мою ногу по-всякому жмакать и ворочать, непрестанно разглядывая. В конце концов это стало просто невыносимо. Тогда я подумала о Коржике, представила, как он тепло и сладко пахнет, почувствовала его дыхание в моей ладони. Теперь я могла больше не запираться в пустом сознании без всяких мыслей – теперь у меня был Коржик, и перенестись к нему не стоило мне ни малейших усилий.

      – Ада, – раздался