Мир в ладони. Антология

буть послушен, аки прилежен. Веди себя достойно. Но лучше тихо.

      Сам, громко зевая, отправился поработать часок-другой в каморку. Целых два раза провернул ключ в замке. А безмужние мамки, думая, что за мной приглядывает «этот подлый француз», раньше того удалились на вдовью половину, чтобы всем вместе головосклоненно помолиться до следующего чаепития.

      Так пришло мое время. Время игры.

      Знаешь, что не устраивало меня в прежней шалости? Я был мал тогда, строгий анализ событий давался мне с трудом, но спустя пару лет я сумел распознать ошибку.

      Игра – как церковное Таинство. Никого нельзя посвящать в подробности игры, и знать, игра это была или судьба так распорядилась, тоже никто не должен. Закон такой, понимаешь? В прошлый раз все произошло некрасиво: многое осталось на виду. Теперь требовалось иначе. Именно требовалось! Я вырос, и спрос с меня стал другой.

      Ты опять ошибешься, если решишь, что это я для бабки расстарался все скрыть, или для окружения ее. Думаешь, испугался разговоров или наказания? Нет. Я знал, что неуязвим перед другими. Мне не было дела до подобных мелочей: ни репутация, ни будущность, ни страх прослыть безумцем не имели власти надо мной. Я страшился собственного несовершенства перед лицом чего-то иного, куда большего, чем все человеческие нормы. Но ты и сам во всем скоро убедишься. Сейчас не о том.

      Пока, по моему приказу, в детскую подали чай с яблочным пирогом, конфеты – все на дорогом фарфоре (ну, знаешь, такой обычно запирают в шкафу и пересчитывают только после торжественных приемов или по требованию хозяина). Я заранее стянул одну чашку и хорошенько припрятал.

      Когда накрыли на стол и подали угощения, я отправил прислужника во славу Божию отмечать праздник, а сам втайне, зазвал к себе Улиану. Видел бы ты лицо этой блаженной, когда она вошла в детскую, а там: нарядный стол, сахарные угощения, французские вышитые салфетки, фарфор – и все это от ее любимого белокурого ангелочка!

      Подкормить и удавить.

      После двух неловких глотков, нетронутых сладостей и ее ужасных взглядов я сказал, что хочу поиграть в прятки, только с ней и ни с кем больше. Но у меня на половине нельзя – мусье Жак заругает, и ее тут же выставят вон, или еще хуже – накажут – я не вынесу. Тогда-то дурында и попалась окончательно; готова была проследовать за мной хоть в ад. Она и не поняла, что направляется туда с момента, как я предложил ей поиграть на бабкиной половине, – там теперь никого. И никто ее не спасет, даже ясноглазый заступничек. Игра началась. Теперь уж точно никто бы… Эта дворовая девка, как египетские рабы, потопала за мной к собственному исходу. Но я не был Моисеем. Не был правителем. Я не был Богом.

      Как же хорошо оказалось в бабкиных покоях без бабки! Вдумайся только, мебель моей престарелой благодетельнице досталась от покойной свекрови, а той тоже – от покойной свекрови, и той – от покойной свекрови, и если бы не все эти покойники, от которых нам все достается, то жизнь была бы проще и понятней. Мы бы рассказывали: мебель работы английских придворных