Гроза в Безначалье. Генри Лайон Олди

прозвучал в мозгу возглас, которым заканчивают жертвоприношение; и глаза мужчины неожиданно прояснились.

      Так звонкий клич медного горна-длинномера в руках умелого трубача поднимает дружинников по тревоге.

      – Я… я – Шантану! Шантану-Миротворец, сын и наследник царя Пратипы!

      «Ты уверен?» – спросило безумие.

      Под мужчиной протяжно застонал чарпай – дешевая кровать низших сословий. Даже не кровать, а лежанка, простая рама на четырех ножках, перетянутая крест-накрест веревками, поверх которых были постелены грубые циновки.

      О лепестках манго и речи не шло.

      Как и о прислужницах.

      Шантану лежал в лесной хижине, дымной, прокопченной насквозь и почти пустой. Словно хозяин давно покинул временную обитель и ушел невесть куда – чтобы наследник престола в один не слишком прекрасный день обнаружил себя в брошенной хижине и захлебнулся осознанием реальности.

      Сын царя Пратипы, прозванный Миротворцем, даже не догадывался, что именно сейчас в Городе Слона, во дворике жилища дворцового пратихары[31], закончился молебен. Дорогой, надо сказать, молебен. Во здравие пропавшего без вести наследника; и в первую очередь – во здравие душевное. Старенький пратихара ужасно рисковал: прослышь о молебне Пратипа, который в последнее время очень изменился, заставляя палачей-чандал работать сверхурочно – не миновать беды.

      Допрос с пристрастием: «Душевное здравие? Стало быть, полагаешь, что царевич болен? Не в себе?! Откуда такие сведения?!»

      Ни один из министров не рискнул на такое (упаси Брахма, своя голова дороже!) – а тут поди ж ты, какой-то пратихара…

      «Сваха…»

      И медный рев очищает пыльный мозг, насквозь прокопченный безумием.

      – Я Шантану! – грозно прозвучало в ответ.

      Будь здесь известный на весь Хастинапур наставник искусства Ваджра-мушти, кшатрийской «Битвы молний», он с удовольствием бы ухмыльнулся в седые усы, услышав крик своего лучшего ученика.

      Мужчина соскочил с заскрипевшего чарпая, наскоро оглядел себя и решил, что похож на жертвенное животное. Украшенного козла, который счастлив в вонючем хлеву над бадьей с отрубями – и будет счастлив вплоть до алтаря и ножа.

      Сколько же дней… лет… времени он провел здесь?

      Память словно метлой вымело. Одно сверкало и искрилось отчетливостью воспоминаний – жена! Властная красавица-жена, искусная в постели, знающая сотни историй о богах и демонах, историй живых и презабавных, словно рассказчица сама присутствовала при описываемых событиях; жена, нарожавшая счастливому муженьку…

      Сколько?

      И где они все, эти дети?

      Вокруг хижины скачут?!

      Шантану чуть не зарычал от бессильной ярости и выскочил наружу.

      Никого. Лишь тропинка ведет вглубь леса, и любопытные фазаны-турачи курлычут в кустах, сверкая разноцветьем оперения.

      Он кинулся бежать, и тропа сама ложилась под босые ноги хастинапурского принца, облаченного лишь в полоску мочала на чреслах и увядшие гирлянды.

      Глухо дребезжал один-единственный

31

Пратихара – привратник; позже так стали именовать многие доверенные должности, от дворецкого до министра.