Встала страна огромная. Павел Андреевич Кольцов

точно сказать не могу. Когда оглядывался – видел, что очень много. Но считать – не считал.

      – Много это сколько? Сто? Двести? Или, может быть, тысяча?

      – Ну, больше двух сотен – это точно. Думаю, с полтысячи наберется. Если не больше.

      – Решил нас запугать? Откуда здесь у русских столько танков? Обманываешь?

      – Да вы что, – прижал к груди трясущиеся руки румын, – я жить хочу. Зачем мне вас обманывать? Я, правда, точно не знаю. Не слышал ни от кого и сам не считал.

      – Ладно. Мы еще проверим твои слова. Если обманул – расстреляем. Какая у вас задача? До какого рубежа вам приказано наступать?

      – Не знаю. Майор приказал не отставать от русских танков, защищать их от вашей пехоты. Куда они – мы за ними.

      – То не знаю. Это не знаю. Не видел. Не считал. Никакого толка от твоих ответов. Еще что-нибудь полезное для германской армии можешь рассказать? Вспоминай. Если нет – тебя расстреляют.

      – За что, господин полковник? – продолжая разыгрывать труса, чрезмерно повысил в звании переводчика-капитана румынский сержант. – Я вам все рассказал! Все что знал! Пощадите! Вы обещали! Я вам еще расскажу. Я слышал, как разговаривали наш капитан и майор. Русские танки должны прорваться вперед и окружить это село. А потом войдут в него вместе с нашей кавалерийской дивизией. Для полной зачистки. Если вы меня не расстреляете, я буду за вас ходатайствовать. И вас тоже не расстреляют. А иначе, если найдут меня мертвого, кто-нибудь из ваших солдат вполне может рассказать, кто именно отдал такой приказ. Как вы думаете: вас тогда пощадят?

      – Ты, грязная румынская свинья, смеешь меня запугивать? Шантажировать? Уберите его (обратился к фельдфебелю). Только отведите подальше, чтобы его труп здесь не смердел. А в компанию к нему прихватите и тех иванов, что сидят в сарае. Они нам тоже больше не нужны. А если село не удержим, и действительно придется отступать – будут только помехой.

      Румынского сержанта грубо вытолкали во двор и остановили. Якобеску, все еще на что-то надеясь, продолжал корчить из себя в край перепуганного труса. Стеречь его остались два молодых немца – остальные вместе с фельдфебелем пошли к дощаному сараю в глубине двора. Караульные, совершенно не опасаясь трясущегося, похоже, обделавшегося от страха унтерменша, повесили свои карабины с примкнутыми плоскими штыками за плечи и, переговариваясь о чем-то веселом, закурили.

      – Битте, – жалобно заглядывая им в глаза, сделал понятный, изображающий курение, жест пальцами и губами, сержант. Один из немцев засмеялся, глубоко затянулся и метко бросил еще длинный тлеющий окурок прямо в свежую коровью лепешку поблизости. Якобеску через силу улыбнулся разбитым лицом, униженно поблагодарил за «угощение», сделал шаг в сторону на трясущихся ногах, подобрал окурок и, преодолевая брезгливость, глубоко затянулся.

      Скоро немцы подвели еще с десяток расхристанных пленных в красноармейских распоясанных гимнастерках. Часть русских солдат была ранена и не очень умело перевязана окровавленными бинтами.