Жена декабриста. Марина Аромштам

2

      В детстве я не любила бабушку, потому что она кричала на маму.

      Но потом, лелея свои подростковые женские грезы, я стала думать иначе: я не люблю бабушку, потому что она предала дедушку.

      Так было интереснее.

* * *

      Деда посадили в тридцать седьмом. И бабушка подписала отказ: она больше не считает себя его женой – раз он враг народа.

      Но это было бы полбеды – если беду можно располовинить.

      Бабушка не пустила деда к себе, когда он вернулся «оттуда». А он так хотел увидеть маму!

      Дед не видел дочку больше трех лет: маме едва исполнился год, когда его забрали. Но думал, что сможет ее обрадовать: ведь дети любят конфеты. И когда он пришел – туда, где жили мама и бабушка, – у него был полный карман конфет. Мама уже засыпала. И вдруг – он. Стоит рядом с кроваткой и сыпет на нее сверху конфеты. Леденцы. Мама засмеялась и подумала, что случился праздник – День революции, хотя была весна.

      Но бабушка сказала:

      – Детям вредно есть конфеты. От этого портятся зубы. Уходи, Давид. Не надо тебе здесь быть. Не надо, чтобы тебя здесь видели.

      Она боялась, что за ним снова придут, и неизвестно, что тогда будет.

* * *

      Бабушка оказалась права: за ним действительно пришли – в сорок восьмом.

      В дверь звонили и стучали – беспорядочно и напористо.

      – Открывайте. К Давиду Файману. Ордер на арест.

      – Бог мой! – бабушка открыла дверь.

      – Где он?

      Слова застряли у бабушки внутри, превратив горловые жилы в натянутые веревки.

      Гости шагали широко – так широко, как можно шагать по семиметровой комнате, заглядывали под кровать и под стол.

      – Ну, так что? – голос звучит с нескрываемой угрозой.

      Бабушка с трудом выдавила слова наружу:

      – Его нет.

      – Где прячется?

      – Он не прячется. – Бабушка вдруг замолкла. Но потом сглотнула и добавила: – Он умер.

      – Умер, говоришь? А может – в сортире сидит? Со страху в штаны наложил?

      Бабушка заставила себя сдвинуться с места, подошла к старому деревянному буфету, вытянула наружу маленький ящичек и стала искать в глубине. Ящичек сопротивлялся и поскрипывал, пытаясь утаить сокровенное. Но рука, наконец, нащупала в ворохе бумажек нужную.

      – Пять лет назад. В сорок третьем. Вот похоронка.

      Похоронка пришла на чужое имя – ведь во время войны бабушка уже не была дедушкиной женой. Бумагу принесла Маня, двоюродная дедушкина сестра.

      – Вера! Давид тебя любил. Оставь это себе.

      Тот, что был главным, хмуро взял похоронку и стал читать.

      «…рядовой … погиб в сражении под городом Орел при обороне деревни … Похоронен…»

      – Эй, прикрепи к делу. – Он сунул бумажку другому, развернулся и направился к выходу, бормоча сквозь зубы: – Жиды чертовы. Умер он!

      Остальные двинулись следом. Кто-то мимоходом пнул ногой стул. Бабушка – все так же медленно – подняла его и села. А потом, глядя мимо мамы пустыми глазами, сказала:

      – Где бы мы были, останься он жив? Он умер – и это лучшее, что он мог для нас сделать.

      Глава