Смерть чистого разума. Алексей Королев

«Ну, а с Александром Ивановичем вы, вероятно, знакомы? Одним же поездом ехали?» Оба новых гостя весьма натурально замотали головами и сделали вид, что рады, весьма рады.

      – А вот и доктор с почты возвращается, – сказал вдруг Скляров, указывая на показавшийся из-за поворота велосипед. – Пойду встречу. Степан Сергеевич, Александр Иванович, у меня к вам дело, не забывайте!

      С этим словами словоохотливый старичок выскользнул в стеклянную дверь и через секунду уже выговаривал по-французски мадемуазель Марин за плохо отдраенную дверную ручку.

      – Он здесь, кажется, за домоправителя, – сказал Лавров, провожавший Склярова долгим взглядом через плечо. – Вчера он ругался с мальчиком мясника, да так самозабвенно, что мы бросили своё лото. А пару дней назад я видел, как он вешал в смотровой герб.

      – Герб?

      – Герб Веледницкого. Он висит над дверью, так что вы его, возможно, не заметили. Это «Топор».

      – Мало кто столь несведущ в геральдике, как я, – вздохнул Маркевич. – Что значит «Топор»?

      – В Польше все гербы имеют имена собственные. Их очень мало, можно сказать, наперечёт. И употребляется каждый не одной фамилией, а несколькими, иногда до сотни дело доходит. Вот Веледницкие – как и Грабовские, например, или Забеллы – род герба «Топор». В червлёном поле топор, остриём вправо. Лезвие – серебряное, рукоятка золотая.

      – Невероятно. И господин Скляров этот герб вешал?

      – Своими глазами видел. Приволок откуда-то стремянку, вскарабкался, вбил гвоздь… Я читал когда-то юбилейную статью о нем в «Заграничной газете». «Мирабо нашей революции», «Витязь свободы», «Самый дерзновенный побег в истории русской каторги» и всё в таком роде. Не знал, что в жизни он так суетлив.

      – А вы давно здесь?

      – Да уж с неделю, – ответил Лавров. – Елена Сергеевна почти силком затащила. В Ницце ещё слишком жарко, ну а мы люди вологодские. Но здесь недурно: тишина и воздух хороший. Да и секретаря моего Веледницкий за полцены устроил. Правда, в задней комнате.

      – Он не обедал с нами, – заметил Маркевич.

      – Он вызвался проводить Елену Сергеевну в Эгль. За покупками. Не знаю уж, что можно купить в этом захолустье, но, как говорится, femme querelleuse est pire que le diable[5]. Что до господина Фишера, то… я понимаю, о чём вы. Нет, я его совершенно не стесняюсь и он, кажется, страшно занимает старуху-генеральшу. Вчера, например, они час спорили о природе нравственности у Толстого. Её превосходительство отстаивала популярную точку зрения, что граф – внутренний пошляк, пытающийся вытеснить свои пороки на страницах рукописи.

      – Интересные тут у вас диспуты.

      – О да, – сказал Лавров. – Давеча господин Скляров читал вслух из Чулкова. «О зарево, пылай! Труби, трубач! И песней зарево встречай». Анна Аркадьевна отчитала его, потому что, во-первых, стихи ужасно плохи, а во-вторых, совершенно смутьянские. Со вторым ещё можно согласиться, впрочем. Так что вы тут у нас не заскучаете. Вы в горы ходок?

      – Давно не практиковался. Но я говорю

5

«Сварливая жена хуже дьявола» (фр.).