ЛитРес: чтец

Все книги издательства ЛитРес: чтец


    Гремучий коктейль – 1

    Харитон Байконурович Мамбурин

    Внезапно осознал себя на месте юного деревенского дурачка в другом мире? Ну что же, ура! Новая жизнь! Это не простой дурачок, а аристократ? Тем лучше! Подождите, что? Летающая волшебная книга, принадлежащая тебе? Так вообще замечательно! О, она умеет разговаривать у тебя в голове! Стоп, она не с тобой там разговаривает!! Да что творится-то?Увы, разбираться некогда, пора бежать от тех, кто считает тебя своей собственностью. Бежать, прятаться, искать свой путь в этом новом мире, таком знакомом и, одновременно, полностью чуждом. Здесь человечество разделено на три расы, здесь есть магия, есть технологии, основанные на магии, здесь… стоп, что? Иномировые захватчики? Огнестрельное оружие и волшебные книги? Аристократы, договаривающиеся о рапирной дуэли по мобильникам? Жуть.Ясно только одно – о спокойной жизни можно забыть сразу!

    Ты – мой воздух

    Настасья Карпинская

    А вы любили? Так, чтобы наизнанку? Так, чтобы вопреки всему? Так, что при одном имени сердце сжимается? Так, чтобы против всей морали, против всех принципов, против самой себя? Когда каждый вдох наполнен только им, каждый удар сердца для него. А вы любили вопреки здравому смыслу, вопреки разуму, обстоятельствам, вопреки самой жизни?..Содержит нецензурную брань.

    Режиссер Советского Союза – 6

    Александр Тенгриханов

    Мечты и планы Алексея Мещерского были разрушены. Его жизнь теперь под полным контролем, хотя, это и напоминает золотую клетку. Но наш герой не сдаётся и продолжает бороться с мракобесами, ведущими страну к катастрофе.

    Дунькино счастье

    Глеб Алексеев

    «– У меня, мил-моя, такая пролетарская происхождения – даже самой удивительно – какая я чистокровная пролетарка. Уж такая пролетарка, такая пролетарка, – ни одной подозрительной кровиночки во всём нашем роду не сыщешь. Что по матери, что по отцу. Все сызмальства крестьянством на подбор занимались, а тесть даже и скончался в пастухах. Скажет ему, бывало, Захар Кузьмич – был у нас на селе лет тридцать назад лавочник, кулак страшенный: „Торговал бы ты хоть дёгтем что ли, – скажет, – что за жизнь: коровам хвосты крутить“. А тесть мой в ответ: „Дык ведь как сказать, Захар Кузьмич, как они коровки-то обернутся, ты её дёрнешь за хвост, она и обернётся“. А оно вон и вышло – как обернулись!..»

    Козлиная песнь (сборник)

    Константин Вагинов

    «Константин Константинович Вагинов был один из самых умных, добрых и благородных людей, которых я встречал в своей жизни. И возможно, один из самых даровитых», – вспоминал Николай Чуковский. Писатель, стоящий особняком в русской литературной среде 20-х годов ХХ века, не боялся обособленности: внутреннее пространство и воображаемый мир были для него важнее внешнего признания и атрибутов успешной жизни. Константин Вагинов (Вагенгейм) умер в возрасте 35 лет. После смерти писателя, в годы советской власти, его произведения не переиздавались. Первые публикации появились только в 1989 году. В этой книге впервые публикуется как проза, так и поэтическое наследие К. Вагинова.

    Новый год

    Владимир Одоевский

    "Что может быть любопытного в жизни человека, который на сем свете ровно ничего не делал! Я чувствовал, я страдал, я думал за других, о других и для других. Пишу свои записки, перечитываю и не нахожу в них только одного: самого себя…"

    В ширь пошло…

    Максим Горький

    «Беру несколько писем, полученных мною за истекший год из разных мест России, и делаю из этих писем выдержки, будучи уверен, что они скажут читателю больше, чем могу сказать лично я…»

    Подсолнухи

    Георгий Чулков

    «Помню одну ночь, когда предчувствия мои как будто бы воплотились. Я сидел на скамейке около пруда. Луна была на ущербе. По-летнему было душно. Я закрыл глаза и мне представилось – так ясно, так осязательно близко – женское лицо, с нежным лукавым ртом, с серебристо-туманными глазами, мечтательными и влекущими…»

    Телеграфист

    Александр Куприн

    «Зима. Поздняя ночь. Я сижу на казенном клеенчатом диване в телеграфной комнате захолустной пограничной станции. Мне дремлется. Тихо, точно в лесу. Я слышу, как шумит кровь у меня в ушах, а четкое постукивание аппарата напоминает мне о невидимом дятле, который где-то высоко надо мною упорно долбит сосновый ствол…»