«Доктор сейчас уехал от меня. Наконец добился я толку! Как он ни хитрил, а не мог не высказаться наконец. Да, я скоро, очень скоро умру. Реки вскроются, и я с последним снегом, вероятно, уплыву… куда? бог весть! Тоже в море. Ну, что ж! коли умирать, так умирать весной. Но не смешно ли начинать свой дневник, может быть, за две недели до смерти? Что за беда? И чем четырнадцать дней менее четырнадцати лет, четырнадцати столетий? Перед вечностью, говорят, всё пустяки – да; но в таком случае и сама вечность – пустяки…»
«Шабаш только что окончился, но в винном погребе Айзика Рубинштейна было уже так тесно, что запоздалые посетители не находили, где присесть, и пили, стоя около чужих столиков. Сквозь туман испарений, выдыхаемых толпою, сквозь синие слоистые облака табачного дыма огни висячих ламп казались желтыми, расплывчатыми пятнами, а на каменных ноздреватых сводах погреба блестела каплями сырость. Двое прислужников, в черных передниках и кожаных нарукавниках, едва успевали разносить по столам мутное бессарабское вино, которое сам Рубинштейн, стоя за прилавком, цедил из двух больших бочек в графины…»
В девятнадцатом веке И. С. Тургенев показал, что не только «быстрых разумом Невтонов» может рождать российская земля, но и своих Гамлетов, Фаустов и королей Лиров. Эти вечные образы, архетипы и сверхтипы, попав на русскую почву, претерпели некоторые изменения, став, может быть, еще ближе, роднее и понятнее нам. «Вечные образы переносились на русскую почву, изменяли имена, становились инструментом объективного исследования русской жизни и способом лирического самовыражения, сохраняя тем не менее глубинную, архетипическую связь с породившей их почвой и культурной традицией» © Storytel
Кис-Кис ему очень нравилась. В ней было что-то донельзя раздражающее и задорное, что не могло наскучить ему, несмотря на долгие месяцы их связи. И потом, она была красива, способна и ловка. Эти три вещи были, по его мнению, необходимыми для актрисы…
«Время летит, цивилизация растет, человечество прогрессирует. Девятнадцатый век – железный век. Век – вереница ломовых телег, которые мчатся по булыжной мостовой, влекомые загнанными лошадьми, погоняемые желтолицыми, бледнолицыми людьми; у этих людей – нервы издерганы голодом и нуждой; у этих людей – раскрытые рты, из них несется ругань; но не слышно ругани, не слышно крика; только видно, как хлещут кнуты и вожжи; не слышно, потому что оглушительно гремят железные полосы, сваленные на телегах…»
Сегодня она видела снова рыжую англичанку в первом ряду партера…. Ай-Мэ не могла ошибиться – это она. Ее шляпа с длинным пером до самого плеча, ее четыре глаза, два свои и два стеклянные. Если приложить ладонь к переносице и защитить глаза от ударяющей в них рампы электричества, то можно видеть темный партер и «четырехглазую». О, как Ай-Мэ ее ненавидит…
«За дверью тревожно залаяла собака. Инженер Ананьев, его помощник студент фон Штенберг и я вышли из барака посмотреть, на кого она лает. Я был гостем в бараке и мог бы не выходить, но, признаться, от выпитого вина у меня немножко кружилась голова, и я рад был подышать свежим воздухом…»
Когда два кавалера добиваются любви дамы – это выглядит красиво только в романах. На деле же такая ситуация не доставляет даме никакой радости, одни проблемы и огорчения. А если кавалеры к тому же горячие мистралийцы, да если еще выясняется, что их смертельная вражда началась много лет назад и вовсе не женщина была тому причиной… Когда битва идет за любовь, женщина еще может сказать свое слово. Но когда речь идет о чести – компромисс невозможен.