В объятиях принцессы. Джулиана Грей

Маркем. Говорят, люди с чистой совестью спят спокойно и крепко. Наслаждайтесь этой возможностью, пока можете.

      Что-то в его голосе – непонятное холодное отчаяние – заставило Луизу поступить наоборот. Она подошла к кровати Сомертона, посадила на нее Куинси, потом, не глядя на графа, опустилась на корточки у стены и начала собирать осколки.

      – Что вы делаете? – полюбопытствовал граф.

      – Не хочу, чтобы вы снова порезались. – Она осторожно складывала крупные осколки на ладонь и, подобрав все, бросила их в умывальник – корзины для мусора в комнате не нашлось.

      – В этом нет никакой необходимости. Лакей утром все сделает.

      Сомертон был сильно пьян. Он тяжело дышал, запах виски опять усилился.

      Она взяла мягкую мочалку для умывания и принялась собирать ею мелкие осколки.

      Граф сделал шаг к ней и остановился.

      – Перестаньте! – рыкнул он. – Вам за это не платят.

      – Лучше сделать это, чем зашивать вам ногу среди ночи.

      – Я сам могу все зашить.

      Он был такой большой, горячий и сильный… Луиза побоялась, что он услышит отчаянное биение ее сердца, заметит, как пульсирует жилка на шее.

      Она попыталась думать о Петере, вызвать в памяти его образ. Нельзя забывать, что она вдова, потерявшая мужа меньше двух месяцев назад. И несмотря на это, стоит рядом с полуобнаженным мужчиной и тщетно старается успокоить сердце, часто и громко стучащее под повязкой, стягивающей грудь. Да еще кожу покалывает, и мысли расплываются.

      Что она чувствует, возбуждение или стыд?

      Разве можно разобрать? Она никогда не испытывала ничего подобного с Петером. Петер, милый Петер, был ее дорогим другом, веселым и приятным в общении. Об их интимных ласках по ночам она почти ничего не помнила. Всякий раз по утрам оба делали вид, что ничего не было. Чтобы не испытывать неловкости.

      Но все же она не может предать его память. Ее долг – уважать усопшего супруга, и она не поддастся сексуальному влечению всего лишь через несколько недель после его безвременной кончины.

      Луиза выпрямилась.

      – Хорошо. – Она с показным безразличием пожала плечами и протянула графу мочалку: – Убирайте за собой сами. Сами вино…

      Она замолчала на полуслове, заметив на краю умывальника маленький круглый блестящий предмет.

      Государственный перстень Хольштайн-Швайнвальд-Хунхофа.

      – Сам… что?

      Луиза с трудом оторвала взгляд от кольца.

      – Сами виноваты, в конце концов. – Все это было для нее внове. До того судьбоносного октябрьского дня она не знала подобных забот и доверяла слугам уборку всех обрывков и осколков в своей жизни.

      – Вы пристыдили меня?

      Луиза чуть придвинулась к умывальнику.

      – Вряд ли кто-то осмелится пристыдить вас. Тем более я.

      – Вы ошибаетесь. Для меня важно ваше хорошее мнение. Уж не знаю почему.

      – Вероятно, это влияние виски, которое вы пьете. – Она кивнула на столик с напитками.

      К ее огромному разочарованию, граф не проследил за ее взглядом.

      – Возможно.