Ученик жнеца. Артур Карнеллин

домой за полночь, а я даже встретить тебя не могу.

      – Я этого и не прошу, и тем более – не осуждаю, мама. Все нормально.

      – Да какой нормально? Не прибраться, не приготовить…

      – А что изменится, если тебя тут не будет?

      Андрей понял, что неправильно выразился. Его слова прозвучали укоризненно. Он пытался сохранять спокойствие, но внутри всё кипело. Неужели можно взять все, чтобы сделало, и спустить в унитаз? Для кого тогда он старался, и почему никто не ценит этого? С другой стороны, Андрей понимал маму. Она всегда была гордой и независимой, а сейчас она едва могла ходить без болей в голове. Только это – не повод отправляться в дом престарелых.

      – Сегодня Катя придёт снова, – чуть спокойнее сказал Андрей. – Ты вчера не позволила ей взять анализ?

      – Да сколько можно меня колоть?! Живого места уже не осталось.

      – Столько, сколько потребуется. И мы не будем это обсуждать! Ты хочешь, чтобы я приезжал вместе с Катей, и мы брали у тебя анализы?

      Вера Борисовна возмущенно молчала. Она не хотела ещё больше злить сына. Андрей же, выдохнув, взял сигареты, рюкзак и ключи, и направился к выходу. Он и так уже опаздывал, а этот неприятный разговор ещё сильнее выбил его из равновесия.

      – Катя придёт в двенадцать. Пожалуйста, будь с ней повежливее. Мне не хотелось бы выслушивать очередную жалобу от неё.

      Вера Борисовна молча кивнула. Андрей вышел.

      На перекрестке у дома снова собралась пробка. Нервные водители сигналили друг другу, будто это могло что-то ускорить. Пешеходы обругивали заехавших за стоп-линии. Все куда-то спешили, нервничали и кричали кому-то что-то в след. Жизнь, как обычно, шла чередом. Толпы недовольных всем людей шли на нелюбимые работы, чтобы хоть как-то зарабатывать на жизнь. Прохожих, казалось, не устраивает все – от неудобного светофора, который заставлять переходить быстрее, до пыльного и сухого утра – жара в мае уже набирала силу. В воздухе будто чувствовалось вселенское недовольство. И только полусонные дети, нехотя волоклись за родителями, которые спешили оставить их в детских садах или школах.

      Андрей сидел на лавочке в десяти метрах от остановки. Ехать на учебу он не хотел. По крайне мере точно не сейчас. Он до сих поры был зол, нервничал и курил сигареты одну за другой. И думал. Думал, как исправить ситуацию, как помочь матери полюбить жизнь и перестать корить себя, как, наконец-то, заняться собой и начать жить. И выхода из этого круга, казалось не было.

      – Говорят, голуби – символ воскрешения, – сказал кто-то позади Андрея, когда он пнул голубя, нагло выпрашивающего еды, – на Руси люди верили, что в них переселяются души умерших.

      Говорящий подошел ближе и сел рядом с Андреем. Это был старик, с неестественно седыми волосами, в старом потертом костюме с тростью. Он облокотился на спинку лавки и подставил палящему солнцу лицо и шею. Андрей сделал вид, что не услышал, и продолжил нервно теребить пустую пачку от сигарет. Старик, будто понимая, что его не хотят слушать, попытался пошутить:

      – Возможно, этот голубь того заслужил.

      Чего