Лукавый взор. Елена Арсеньева

– и мы все начнем заново! А пока… пока остается нам надеяться только на поддержку твоего отца, дай ему Бог доброго здоровья, и на нашу неизбывную любовь друг к другу. Сердца наши всегда будут биться слитно, как бы далеко мы ни находились друг от друга!

      Страсбург – последний французский город, откуда я могу отправить почту с надеждой, что она достигнет Парижа…

      Не могу заставить себя сказать безвозвратное «прощай»! До встречи, моя любовь, – надеюсь, до скорой встречи.

      Тайный супруг твой – Дмитрий Видов.

      «Бамага» от лукавого взора

      Париж, 1832 год

      – Кто здеся Араго? – хриплым простуженным или прокуренным басом вопросил малец, почесывая одну грязную ногу о другую. – У меня к нему бамага.

      – Это я, – шагнул вперед редактор. – Что за бамага? От кого?

      – Да ты небось грамотный, – хмыкнул гамен. – Сам прочитаешь, от кого. Она сказала, что ты сразу поймешь.

      – Она? – резким, даже каким-то режущим голосом воскликнула графиня Стефания, подавшись вперед. – Кто именно?

      – А твоя какая забота? – презрительно покосился на нее из-под козырька мальчишка. – Неужто не знаешь, что любопытной кошке усы прищемили немножко?

      – Повежливей с дамой, мой юный друг! – прикрикнул Араго. – Ну, кто тебе письмо передал?

      Мальчишка хмыкнул, чуть сдвинул назад фуражку и хитро прищурился.

      Араго понимающе кивнул и достал из кармана серебряную монету в 25 сантимов, то есть в четверть франка.

      Глаза мальчишки радостно блеснули. Чумазая ручонка цапнула монету и утопила ее в лохмотьях, а потом пошарила в их глубинах и протянула Араго сложенный вчетверо и запечатанный облаткой листок.

      – Бамагу писал ентот ваш, как его, Лукавый Взор, – снисходительно сообщил гамен. – А передала мне ее тут недалеко, на Оливье[14], одна прехорошенькая нана[15]. Сказала, что от Лукавого Взора, разъяснила, куда идти, – да ускакала, юбчонку подобрав и ножек не замарав. Ох, прыткая нана! Сразу видно, нашенская, не из тех, что в екипажах разъезжают, грязью народ забрызгивая! Ничего, доездятся они, ох доездятся!

      Он бросил презрительный взгляд на графиню и засвистел бессмертную «Ça ira»[16].

      За конторками послышались с трудом подавляемые смешки.

      Намек поняли все. Только в богатых частях города и на бульварах были устроены протечные фонтаны, которые очищали сточные канавы. А вообще-то на большинстве парижских улиц царила изрядная грязища, и после дождей она становилась почти непролазной. Кухарки не стеснялись выплескивать из окон помои и выбрасывать мусор. Кое-где прохожие буквально пробирались по заваленным нечистотами тротуарам. Однако приходилось признать, что урожденные парижанки были в этом истинными мастерицами. Как серны, перепрыгивали они с камешка на камешек, с сухого места на сухое, приподняв юбки, едва касаясь до мостовой кончиком носка, – и умудрялись приходить домой, не замарав

14

В романе приведены те названия парижских улиц, которые существовали в описываемое время. Они не всегда соответствуют современным. Бывшая улица Оливье теперь называется Шатодан.

15

Нана – девушка (франц. арго).

16

«Ah! ça ira», «Да, так пойдет!» – одна из самых знаменитых песен Великой французской революции; до появления «Марсельезы» была неофициальным гимном революционной Франции.