Возвращение. Николас Спаркс

в Афганистане. Несколько лет назад.

      – Ого. – Девушка потерла нос тыльной стороной ладони. – Больно было?

      – Да.

      – Ух, – снова выдохнула она. – Пожалуй, мне пора.

      – Хорошо.

      Она вышла на дорогу и вдруг обернулась:

      – Не сработает!

      – Что не сработает? – не понял я.

      – Шарики от моли. Змеям на них плевать.

      – Ты уверена?

      – Да это ежу понятно.

      А дедушке – нет, подумал я.

      – И что же делать? Как избавиться от змей?

      Немного помолчав, она ответила:

      – Может, переехать туда, где змей нет?

      Я рассмеялся: чудачка та еще. Смеялся я впервые с тех пор, как сюда переехал. А может, впервые за долгие месяцы.

      – Рада была познакомиться. – Девушка зашагала прочь и тут, к моему удивлению, изобразила что-то вроде пируэта. – Я – Келли! – крикнула она.

      – Приятно познакомиться, Келли!

      Когда ее фигурка скрылась за азалиями, я задумался, стоит ли дальше посыпать крыльцо нафталином. Я решил, что дела подождут до завтра. Захотелось выпить лимонада на веранде и расслабиться, – хотя бы потому, что психотерапевт настоятельно советовал мне отдыхать, пока еще оставалось свободное время.

      Он говорил, что это поможет отпугнуть Тьму.

* * *

      «Тьмой» и другими загадочными словами мой психотерапевт называл ПТСР, или посттравматическое стрессовое расстройство. Когда я поинтересовался, почему, он объяснил, что все случаи уникальны и часть его работы – находить слова, точно отражающие чувства и настроение пациента, дабы постепенно вести его к выздоровлению. Работая со мной, доктор величал ПТСР «кризисом», «проблемой», «затруднением», «эффектом бабочки», «эмоциональной дисрегуляцией», «восприимчивостью к триггерам» и, наконец, «Тьмой». Так сеансы проходили живее, да и понятие «Тьма», признаюсь, описывало мое состояние ничуть не хуже прочих.

      После взрыва я долго пребывал в мрачном настроении. На душе было черным-черно, словно в беззвездную и безлунную ночь.

      Вначале я упрямо отрицал посттравматический синдром – впрочем, я давно прослыл упрямцем. Гнев, депрессия и бессонница сперва казались мне закономерными. Глядя в зеркало, я всякий раз прокручивал в голове произошедшее девятого сентября 2011 года на военной базе в Кандагаре. У дверей госпиталя, где я работал, разорвался минометный снаряд, – а я как раз выходил из здания.

      Мои слова про зеркало немного ироничны, ведь я уже не могу смотреться в него как прежде. Я ослеп на правый глаз, а значит, лишился восприятия объема. Собственное отражение напоминает мне старый скринсейвер с рыбками: почти настоящее, но не совсем, – и даже если я с этим свыкнусь, другие мои раны заметны, как одинокий флаг на вершине Эвереста. Про шрам на лице я уже упоминал; другие осколки испещрили кратерами мое тело, словно метеориты – Луну. Два пальца на левой руке – безымянный и мизинец – оторвало напрочь. Вдвойне прискорбно, учитывая, что я левша.

      Вдобавок я лишился левого уха. Как ни странно, именно эта потеря опечалила меня больше всего. Голова