Три повести. Сергей Ледовских

по русскому и литературе, несомненно, полоснула бы начальную «в» по живому. Обязательно. Жирно бы черканула, наискось, красно, зловеще. Пустила бы ей «крови», этой моей «влюбови», чтоб другим неповадно было.

      А что же делать? Писать как есть, открытым текстом? Страшно ведь, боязно. Такого навешали нам в школе! Такого нагромоздили! Высокое, необыкновенно прекрасное, чудесное и в то же время ужасно роковое здание счастья. Эйфелеваябашня какая-то! И полюбить нужно на всю жизнь, полюбить жертвенно, чисто, одного-единственного, забыв о себе. «Отдаться чувству»! Тьфу, произнести страшно, не то что написать такое.

      И кого именно полюбить? Сильного, мужественного, честного, самоотверженного, слегка безрассудного, внимательного, умного… Уф-ф! Это ж всё нужно выяснять. Долго. Не предложишь же ему анкету заполнить. А если, например, он, этот самый – обычный непоседа с предпоследней парты? Плюётся из трубочки, строит из себя клоуна и изредка хладнокровно и изобретательно дерзит преподавателю. Смышлёный вообще-то, но прикидывается оболтусом. Куда его девать? Как с ним быть? Ждать, пока подрастёт, поумнеет, возмужает? Э, куда хватили! Постареешь так, ожидаючи. Должны же быть варианты!

      Нет, ну сколько можно?! Хватаю ручку, пишу балбесу этому записку. Метелин его зовут. «Метелин, – пишу, – я тебя люблю! Чего же боле?!» Посылаю по надёжному каналу. Начинаю следить за ним, за его реакцией, за его внутренними переживаниями. Вот, передали ему! Так – развернул, читает. Долго что-то очень и небрежно как-то… А-а-а-х! Каков подлец! Показывает Савицкому, соседу своему за следующей партой, грубияну и хаму! Ну вот, напряглись оба, вижу, покраснели, то ли от стыда, то ли от смеха. Ох, как тяжело смотреть на такое! Жестокий мир!.. Получаю, наконец, ответ: «А боле ничего! И так выше крыши! Твой Метелин». И сердечко пририсовано. Какое удивительное хамство! Пишу опять: «Метелин и Компания! Вы не волнуйтесь, я пошутила!» М-да, с этим покончено. Прошла влюбовь.

      Ну хорошо, кто же теперь? Кто ещё достоин женской влюблённости, восторженного интереса, пылкости? Кто? Обсуждаю кандидатуры с Петуховой. Мы идём домой и рассуждаем отвлечённо, но с привязкой к конкретным условиям. Должен быть, во-первых, одноклассник и обязательно умный, – Петухова в курсе. Во-вторых, с чувством юмора, симпатичный, цвет волос не имеет значения, но желательно, чтоб был светло-русый или шатен. И не мелкий… И получается – тупик. Класс ведь не резиновый. Петухова здесь логично замечает, что есть же ещё «А» класс, а там: и Полонский, и Томашевич, и – ах-ох! – Шатилов!

      – Петухова, – говорю значительно глубоким голосом, – в Шатилова может влюбиться любая дура. Эти бездонные светлые глаза, эти яркие выразительные губы, волнистые волосы, прямой тонкий нос! А уши какие!..

      – Уши?! – удивляется Петухова. – Именно. Очень важная деталь мужской натуры. Но так ведь нельзя! Нельзя же прийти, понимаешь, в Лувр, приклеиться к портрету Джоконды и рыдать над ним до закрытия музея. Нужно видеть мир шире, разнообразнее, открывать прекрасное не только там, куда тебя тыкают носом… Ох, нет, должен быть одноклассник, должен, должен! – Ну почему, почему?!

      – К объекту влюблённости нужно присмотреться, понаблюдать за ним внимательно. Где и когда я могу присматриваться к твоему Томашевичу, ой, то есть к этому, к Шатилову! Ну, где?.. Ты понимаешь? Должен быть одноклассник. Мне необходимо время, чтоб мысленно написать его портрет у себя в голове. Раскрасить каждую деталь. И если портрет получится яркий, характерный, если он мне понравится, вдохновит меня, тогда лишь только я возьму ручку и, затаив дыхание, напишу; или наберу номер и, глубоко дыша в трубку, скажу: «Шатилов, что ты завтра делаешь после уроков?..» Тьфу! Прицепился этот твой Шатилов!.. Итак, кто же?

      – Остаётся Савицкий, – тихо и неумолимо произносит Петухова.

      – А-ах! Я так и предполагала! – потрясённо роняю портфель, всплёскиваю руками и осуждающе пристально вперяю взгляд в подругу. – Как у тебя язык только повернулся?!

      – Да пойми же ты!..

      – Этот позёр! Этот нахал!! Этот… этот… – хватаю портфель и гневно и решительно ухожу вперёд.

      – Умный, между прочим, – дышит мне в затылок Петухова, – талантливый, в самодеятельности выступает. Чацкого сыграл. По геометрии как отвечает! Я после его доказательства в теорему Пифагора влюбилась просто. Чувство юмора – я балдею. Светло-русый, и уши такие…

      – Уши!.. – останавливаюсь, наконец, и с усмешкой поворачиваюсь к подруге. – Что ты в этом понимаешь?.. И теорема, между прочим, была о сумме углов треугольника, а не Пифагора!

      – Ты тоже обратила внимание? Тебе понравилось доказательство?

      – Чушь полная! Стоит твой Чацкий у доски и машет руками, как вертолёт. Шуточки какие-то дурацкие!

      – Не знаю, не знаю, годовую пятёрку наш математик кому попало не поставит и на олимпиаду зря не пошлёт. А руками он машет, мне кажется, очень даже выразительно, по делу. Жестикулирует.

      – Дожестикулировался однажды. Помнишь? Заходит с Горецким в класс на физику – лабораторная должна была быть, – руками своими размахался, развыступался, оратор, «аркадий райкин» этакий, ничего вокруг себя не видит. На передней парте установка стоит: штатив, зажимы, проводочки.