Мы оседлаем бурю. Девин Мэдсон

с которой границу пересекли вооруженные до зубов варвары. Вероятно, все было устроено заранее. Доминус Виллиус полагал, что безопаснее иметь дело с теми, кого можно купить, чем погибнуть от рук своих же людей.

      К несчастью для доминуса Лео Виллиуса, никто ни разу не взглянул на горничную.

* * *

      Остаток ночи я продремала, но проснулась совершенно не отдохнувшей. Ни одна лошадь не пала между оглоблями, значит, мы, надо полагать, останавливались и поменяли лошадей.

      Облизнув пересохшие губы, я спросила:

      – Где мы?

      – На дороге в Кой, – отозвался Джонус.

      – Кой? – я сморгнула остатки сна. – Но это же не столица.

      – Да, но там император Кин вновь приносит присягу на служение своему народу. Он каждый год это делает.

      – В самом деле? – спросила Ливия. – Я не знала, что он так самоотвержен.

      – Он же император, – усмехнулась я. – И неважно, сколько слов слетит с его губ, он отнюдь не самоотвержен. Это просто красивое представление.

      Мне никто не ответил, и я переключилась на разглядывание пейзажа. Плоские равнины южного Чилтея исчезли, сменившись на пологие холмы и далекие очертания крутых скалистых хребтов. Все плотнее к дороге подступали деревья, и, хотя между их стволами пробивались лучи рассвета, утро становилось темнее по мере того, как мы углублялись в лес. Что ж, граница пройдена, теперь мне нужна лишь возможность.

      «Или можно отступиться, пусть все идет своим чередом».

      Я скрестила на груди руки и приготовилась к спору.

      Что-то сильно ударилось о стенку кареты, и непрочное дерево раскололось, обнажив наконечник стрелы. Ливия закричала. Визг снаружи прозвучал эхом ее испуга, в бок кареты вломилась лошадь, а за ней и всадник. Раздался хруст. И вопль. Левантийский воин пал среди бури криков и грохота копыт. Полдюжины трупов снаружи завели свою песнь искушения, а Ливия жалобно всхлипнула.

      – Что такое тут происходит? – Джонус отпихнул меня от окошка. – Кто…

      Экипаж замедлил ход, а потом рванул вперед так, что мы повалились с сидений, и до наших ушей донеслись громкие проклятия кучера.

      Еще больше мертвых принялись за свои песнопения.

      – Кисианцы! – объявил Джонус. – Они…

      Экипаж понесся под шквалом криков и градом осколков. Мы, запертые внутри, покатились с ним, и удары колотили нас, как пьяный матрос, до тех пор, пока с последним тяжелым стуком наша карета не превратилась в сумрачную и заполненную пылью могилу.

      На один оглушающий миг в этом мире не осталось ничего, кроме Ливии, залитой кровью и пронзенной обломками крыши. Переломанная опора проткнула ей низ живота, но умерла она, скорее всего, от глубокого пореза, снесшего половину шеи и открывшего голую кость среди порванной плоти. И после смерти она взывала ко мне громче, чем при жизни, пела ту же надрывную песнь, что и остальные.

      Лицо Джонуса забрызгало кровью, однако, судя по тому, как он дернулся, кровь была не его. При виде Ливии его вырвало, он всем весом навалился