Имя женщины – Ева. Ирина Муравьева

Я идиот, извините! Конечно. Акцент у вас русский, а вовсе не польский. Я их всегда путаю. А на фортепиано играете?

      –  Нет. – Фишбейн погрустнел и немного смутился. – А где мне держать инструмент? Вся квартира: два шага вперед и два шага назад. А скрипка намного удобней. С ней просто: в футляр положил и пошел.

      Рыжеволосый между тем внимательно присматривался к нему. Что-то, видимо, привлекло его в облике смуглого Фишбейна.

      –  Работаете? – поинтересовался он.

      –  Учиться хотел бы, – ответил Фишбейн. – Да некогда все. Конечно, работаю.

      –  А что вы умеете?

      –  Я? Мало что.

      –  Не верю, не верю! Вы не воевали?

      –  Да, я воевал. – И Фишбейн покраснел. – В Корее. Недавно вернулся.

      –  Хотите работать у нас?

      Ласковые глаза в золотой оправе остановились, ожидая ответа.

      –  Кем? Грузчиком? Я ничего не умею.

      –  Зачем же вам грузчиком? Нет, продавцом.

      С заколотившимся под твидовым пиджаком сердцем, он представил себе, как нимфы, слоны и Венера в сорочке, и этот рояль, неприступный и мощный, и весь этот зал, и Рахманинов в раме, – все будет его.

      –  У нас не торговля, у нас целый мир. Вы встречаете человека, и между вами начинается особое общение. Предлагаете ему взять, скажем, ноту «ля» на этом рояле. – Его собеседник осторожно притронулся пухлым пальцем к одной из клавиш. – И вместе слушаете, как она звучит.

      Хрупкое «ля» достигло высокого купола и растворилось.

      –  А почему вы мне предлагаете эту работу? – испуганно спросил Фишбейн.

      –  Мне кажется, вам подойдет. По виду вы сильный, а вот что внутри? Не знаю. А музыка знает. Про силу и слабость. – Он помолчал, ласково глядя на Фишбейна. – А, кстати, я ведь не представился. Зовут меня Майклом. Майкл Краузе.

      Фишбейн покраснел так сильно, что корни кудрявых волос стали мокрыми.

      –  Я знаю, о чем вы подумали, – вздохнул Майкл Краузе. – Я родился в Нью-Йорке, и мой отец родился в Нью-Йорке, и даже мой дед родился в Нью-Йорке. Мой дед чувствовал себя американцем, хотя носил немецкую фамилию, и мой отец чувствовал себя американцем, хотя носил ту же фамилию, и только я, представьте себе, чувствую себя немцем, потому что после войны ко мне в любой момент может подойти юноша, вроде вас, и покраснеть так, как сейчас покраснели вы.

      Фишбейн отвел глаза и поспешил сменить тему.

      –  Вы, наверное, музыкант?

      –  Я был музыкантом, – опять вздохнул Краузе. – Шесть лет назад меня уволили из оркестра.

      –  Почему?

      –  По некоторым сугубо личным обстоятельствам.

      Через неделю началась новая жизнь. Кроме Краузе, который действительно оказался управляющим и в основном разбирался с документами, в магазине работали пять продавцов. Посетителей было немного. Иногда Фишбейн проводил целый день, сидя на диване под портретом Рахманинова или добросовестно вытирая пыль с гладкой поверхности роялей. Ему не было скучно. Краузе не соврал: в этом