Целитель. Новый путь. Валерий Большаков

а то ты сейчас похож на курчавого Пьеро!

      – Чё это?

      В какой-то момент я будто отошел в сторонку. Вслушался в веселый гомон на некогда тихой дачке, вгляделся в радостную и бестолковую суету, где озорство вдруг перерастало в симпатию, а мимолетный взгляд надолго лишал покоя. Шесть соток, скучно разлинованных на грядки и клумбы, бурлили юной энергией, неясными, но волнующими позывами.

      – Да никуда я не поеду, – вырвалось у меня. – Нужна мне ваша физматшкола… Мне и здесь хорошо!

      – Куда не поедешь? – пропыхтел Дэнчик, бредя от сортирной будки напрямую, сквозь строй разросшихся вишен. Деревца стегали его гнуткими ветвями.

      – Да это… так, – я неловко покрутил кистью в воздухе, – мысли вслух.

      – А‑а… – Корнеев сунул руки в карманы кургузого пиджачка, тут же торопливо вынул их, нервно-зябко потер ладони. – Слушай… Я чего спросить хотел…

      – Нравишься ли ты Ирме? – Улыбка сама запросилась на мои губы.

      – Не-е! – Дэн замотал модными лохмами. – Я сам у нее спрошу. Когда-нибудь. Скоро. Ты… Ну-у… Запиши меня в этот ваш Центр! – Он торопливо уточнил: – Я не из-за Ирмы! Ну, не только из-за нее…

      Подумав, я сказал:

      – Давай сразу после каникул. Соберемся всем гамузом, побалакаем.

      – Ага! – обрадовался Дэнчик.

      Тут из общего гвалта выделился заливистый смех Вайткуте, и голова моего визави повернулась, как флюгер.

      – Лю-юди! – разнесся Ритин голос. – Садитесь жрать, пожалуйста!

      – Пошли.

      – Побежали!

      Наперегонки с голодающими, я захватил табурет во главе самодельного стола. Эдик с таинственным видом достал бутыль темно-бордового вина и разлил по бокалам, кружкам, стаканам да чашкам.

      – Всем понемножку… – обольщающе тянул виночерпий. – По глоточку…

      А доски гнулись от бесхитростной снеди!

      Миски с оливье и селедкой под шубой соседствовали с жареной домашней колбасой. Посередке, в щербатой супнице, настаивался красно-янтарный борщ. Светилось белым и отливало розовым тонко нарезанное, дивно пахнущее сало. Еще теплые, пирожки разморенно выгибали гребнистые спинки.

      – Так. – Грея чашку в ладонях, Настя беспокойно осмотрелась. – А кто скажет тост?

      – Я, – встала Рита, держа граненый стакан с вином, что просвечивало темным рубином, тая огонек в глубине.

      Инна, сидевшая рядом со мной, беспокойно обернулась и положила мне руку на колено, словно боясь, что уведут ее «куклёнка».

      Сулима оглядела всех, спокойно дожидаясь тишины, а когда зазвенело полнейшее безмолвие, неторопливо начала, не сводя с меня черных затягивающих глаз:

      – Ровно год назад мы собрались у тебя, Миша, и с того дня все стало меняться к лучшему – и в твоей жизни, и в моей… У Светланы и Маши, у Инны… Ну, ладно, без имен! М‑м… – Она призадумалась. – Мы стали немного другими, потому что иным стал ты сам. Или был? – По Ритиным губам скользнула озорная улыбка. – Неисчислимая куча народу не сделает за всю свою жизнь столько, сколько тебе удалось… совершить, да, именно совершить за один этот год. И я желаю тебе расти и дальше, меняться