его личности решающим образом повлияла травма, полученная им в раннем детстве из-за внезапной потери идеализированного объекта самости – своего отца. Он писал, что вследствие этой потери он обратился к себе и – в результате переноса, развившегося ко мне при изучении моих работ, – к писательской деятельности. «Похоже на то, что объект самости (для меня) – это прежде всего письменное слово… [что] я развил некоторое умение находить в литературе нечто такое, что бы помогло мне в нужде… Таким образом, у меня появилась возможность обращаться за помощью к самым лучшим отцам в мире, благодаря их письменному слову…» Затем следует утверждение, описывающее шаг в развитии, аналогичный тому, что совершил мистер М.: «Моя старая тетя, – пишет он, – говорила, что я научился читать еще до детского сада… Я помню, что обычно они закрывали этикетки на бутылках с соусом, чтобы яне читал их за столом. По-видимому, врачи рекомендовали ограничить меня в столь рано обретенном стремлении читать. Книги были убраны, а потому я читал этикетки».
5
Читатель, знакомый с моими идеями, увидит, что здесь я делаю различие между генетическим подходом и этиологическими рассуждениями (ср. Kohut, 1971, p. 254–255, сноска. См. также: Hartmann, Kris, 1945).