Есаулов сад. Борис Черных

сверток, протянул женщине, та взвесила сверток на ладони и выдала Вадику крохотный кус говядины. Вадик схватил его и ушел, опустив голову. Через день он все-таки забрел к нам, я молчала, обиженная его скрытностью. Ничтожная тайна торговой сделки заставила меня в воскресенье снова пойти к дегтярной телеге, телеги не было, тогда я скараулила Вадика задолго до мясного толчка, кралась следом и встала за спиной, когда он чуть наклонился и сказал:

      – Уговор дороже денег, тетя?

      Женщина молчала, поджав губы.

      – Ну, тетя, что же вы, а?

      – Пошел вон, – сказала она сквозь зубы.

      Вадик побледнел и едва не побежал, но узнал меня и сразу все понял.

      – Эх, ты, – вздохнул он. Я походя, как мать, погладила его по плечу.

      Мы вышли из рядов.

      – Погоди, – сказал он, ушел и вскоре вернулся, а, вернувшись, пристально стрельнул мне в глаза.

      – Мы так не договаривались, – сказала я. – Я все пойму. А молчать я умею не хуже тебя.

      – Да, умеешь. Но когда ничего не знаешь, молчать легче.

      Это взорвало меня:

      – Ты уматный! Ты сопливый ротан!… – урийские оскорбления выскакивали из меня и отскакивали от него. Он был спокоен, как муж, на которого привычно кричит жена. Я подумала: мы муж и жена, он делает мужское дело, а я встреваю в это дело. Но роль надо довести до конца, и я сказала:

      – Не приходи домой.

      – Чего-о?! – протянул он.

      – Я выгоню тебя, – прошипела я.

      – Ну, я и не приду, – он боком повернулся и боком пошел от меня.

      А я шла – я шла следом. Я шла и думала: ну вот, я стала его женой, а мне еще учиться в седьмом классе и дальше, но я не могу его оставить, я не сдюжу, если он сейчас исчезнет насовсем. А потом, что и кто я без него? Соломенная вдова…

      Но став в тот день мужем и женой, мы чувствовали одинаково, он должен был оглянуться, чтобы сказать мне, идущей следом: ладно, черт с тобой, я не злюсь на тебя, – и он оглянулся. Я встрепенулась и бросилась к нему. Он опустил руку в кирзовую сумку, достал тонкий ломоть сала. «-Этого нам с мамой хватит на неделю. А там я снова пойду на промысел».

      – Ты возьмешь меня, – сказала я.

      – Ночью тебя не отпустит мать.

      – А тебя отпускает?

      – Летом, ты знаешь, я сплю на чердаке. Мама ничего не знает.

      – Я тоже буду спать на чердаке, – сказала я, но вспомнила черноту нашего чердака, шорох летучих мышей, запах пыли. – Или в летней кухне, да, лучше в летней кухне.

      – В летней кухне тебя не застанет мать. Что тогда?

      – Один раз сойдет, – постаралась солидно сказать я.

      – Ты должна быть в черной рубахе и штанах. Рубаху и штаны я добуду. Но уговор…

      – Дороже чего? – ехидно спросила я.

      – На твоем лице тайна, – сказал он. – Ты провалишь меня, Вера.

      – Вадик, – взмолилась я, – ты пойми, я женщина. Ты наставляй меня.

      Через день я упросила маму, взяла Барсука, ленивую дворнягу, мы устроились в летней кухне,