Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.. Василий Дударев

с российским поверенным в делах во Франкфурте Д. Г. Глинкой, заявившим, что «Россия не считает себя настолько несправедливой, чтобы ожидать от Пруссии материальной поддержки в деле, которое далеко отстоит от прусских интересов, однако она была бы удовлетворена, если бы Пруссия не позволила склонить себя к враждебным по отношению к ней действиям»[200]. Бисмарк полностью поддерживал эту мысль, считая, что у Берлина не было никаких спорных вопросов в отношениях с Петербургом.

      Более открыто о своем видении прусско-российских отношений Бисмарк высказался в это время в личном письме Герлаху: «Безусловно, верная мысль о том, что для Пруссии не представляет никакого интереса отдать свою, прусскую кровь и деньги на осуществление российских целей»[201]. Он призывал поступить хитро в этой ситуации. Учитывая открытое выступление европейских держав против России, Бисмарк называл «ошибочным особо подчеркивать прусскую политику отказа (от тесных связей с Россией – В. Д.) и демонстрировать, что мы сделали это с некоторым удовольствием, да еще и вести себя при этом решительно смело и молодцевато»[202]. Реализация совета Бисмарка могла бы способствовать формированию образа оскорбленного в Ольмюце, но все же преданного союзника России, что подняло бы статус Пруссии в российском обществе. Пруссия, однако, продолжала колебаться. Как позже вспоминал депутат Харфорт, во время Восточной войны в прусском парламенте была некоторая растерянность, поскольку считали, что «идти вместе с Россией – это было бы сродни отцеубийству, а идти против неё – ну, тогда было довольно мало людей, которые считали, что мы разделяем такую точку зрения»[203].

      Прусский колеблющийся нейтралитет уже в это время неожиданно получил положительную оценку от западных держав. Однажды Бисмарк попал в неловкое положение, о чем сообщил Герлаху в письме: «Было неожиданностью услышать от французского посланника в Касселе выражение благодарности мне от лица всей Франции за наше нейтральное положение, которое спасло бы Европу от большой беды и «локализовало» бы конфликт восточным театром действий»[204].

      На этом фоне Бисмарк еще больше стал опасаться того, что Пруссия откажется от политики нейтралитета и перейдет в стан противников России. В донесении Мантейффелю 15 февраля 1854 г. он писал: «Было бы страшно, если бы мы искали перед надвигающейся бурей защиту в том, чтобы привязать наш нарядный и приспособленный к длительному плаванию фрегат к старой изъеденной червями австрийской посудине»[205]. Целью такого «длительного плавания» прусского «фрегата», конечно же, являлся далекий германский горизонт, быстро достичь который мешала та самая австрийская «посудина». Даже в недружественной Пруссии Саксонии отмечали, что «вот уже несколько лет <…> королевское прусское правительство постоянно демонстрирует своей целью слияние своих собственных интересов с интересами Германии»[206].

      Для Бисмарка было важно узнать отношение России к занимаемой Пруссией позиции. Из личных бесед с российскими

200

Bismarck an Minister von Manteuffel. 02. II. 1854 // GW. Bd. I. S. 422.

201

Bismarck an Leopold von Gerlach. 20. II. 1854 // GW. Bd. XIV Teil 1. S. 345.

202

Ibid.

203

42. Sitzung am 30. März 1857 // SBVPHA. 1856. Bd. 2. Berlin, 1857. S. 678.

204

Bismarck an Leopold von Gerlach. 29. III. 1854 // GW. Bd. XIV. Teil 1. S. 348.

205

Bismarck an Manteuffel. 15. II. 1854 // GW. Bd. I. S. 427.

206

Beust an Könneritz. 28. II. 1854 // GLA Karlsruhe. 48 / 1601. Weisung. Abschrift; см. также: QGDB. Bd. 2. S. 787–788.