Дигридское золото. Нора Дутт

лет назад.

      Стояло приятное летнее утро. По небу вдали растянулись тощие белые тучи. Солнышко, в последнее время ставшее особенно жестоким, ещё не начало кусать за макушку. При такой погоде ни одному ребёнку не могло прийти в голову оставаться дома.

      Две маленькие фигурки неслись вниз по улице Пыльной к Старым псарням, что за заброшенными домами. Дети обогнули одну полуразрушенную громаду, пролетели по короткому пути одичавший сад и оказались прямо перед линией плоских построек-коробушек. Зданий было меньше десяти, они жались друг к другу боками. Накрывала их крыша из старых почерневших досок и соломы. Под общим покровом, как под одной линией, различия построек выделялись ещё более явно. Использовали эти сараи в основном летом для содержания собак. Однако сейчас их заняли только наполовину.

      Дети подошли к коробушке в середине. За толстой дверью не было слышно ни шороха, ни лая. Они подтащили старую чурку, вдвоём залезли на неё, поставив каждый по одной ноге. Дотянувшись до смотрового окошка, увидели, что в дальнем отсеке, на соломе копошатся маленькие белые комочки.

      – Я же говорил, что их ещё не забрали!

      На негромкий восторженный возглас тут же ответили из соседней коробушки. Какие-то псины истошно, до хрипа, разлаялись, стали бодать лобастыми бо́шками хлипкие перегородки и бить когтистыми лапами по замку на стальной решётке. Казалось, они вот-вот сорвут его и выскочат на улицу.

      Парнишка вздрогнул и нелепо дёрнулся, то ли закрывая руками грудь, то ли пытаясь ухватить ладонями воздух и взлететь. Он свалился с чурки и больно ударился коленом. Девчонка тоже не смогла удержать равновесие, но вовремя вцепилась в раму смотрового окошка и повисла, как котёнок.

      Никто не выскочил. Псы успокоились и затихли, но им всё ещё отвечали с Пыльной улицы, передавая злобные собачьи слова на соседнюю. А оттуда все дальше.

      – Сы́нка снова испугался собачек! – гнусно хихикнула девчонка, склонившись над Ба́рсифом.

      Она была на год или полтора младше его и постоянно дразнилась. И мальчишка рад бы навешать ей, но отец явно дал понять, что так просто он ему этого не спустит. Грязнуля-оборванка была дочерью земельного господина, и как бы к ней ни относились, а отвечать за её сохранность приходится всей семье.

      То, что Радис – дочь сестры мачехи, красавицы Олхины, всегда говорили открыто. А вот отцовство старались хранить втайне. Но и об этом тоже все знали. Так же, как и то, что девочка, скорее всего, не будет носить ни фамилии, ни титула – господин Сфета не соглашался принимать в дом её мать. Это обижало Олхину настолько, что та не позволяла ему забрать Радис. Вот и перебивалась она здесь, в Сен-Сфета, в доме людей не чужих, но и родными назвать их было сложно. Олхина же предпочитала жить в другом месте. Как раз это для Барсифа было непонятней всего, но вопросы на эту тему страшно злили домашних. Как и о том, почему Радис почти никогда не наказывали за выходки.

      Она всем досаждала. Радис не сиделось на месте – озорница