Сказ о Кугыже. Андрей Драченин

Подтащила пленника за ноги поближе к устью печи, чтоб сподручней на сковороду лакомые кусочки метать, да в горнило решила заглянуть, уголья пошевелить. Тут уж Кугыжа годить не стал, взметнулся всем телом на загривок да вдарил обеими ногами бабке чуть ниже поясницы, распрямив тело до звона. Залетела бабка-оборотень в печь головой вперёд – только искры шибанули. Один уголек к Кугыже отскочил – подсобила печка, доплюнула.

      Накатился он связанными руками на уголек, давай ремень жечь. Припекает, но идёт дело. На запястьях пережег, нож с пояса рванул – нож наследный и на шаманском пути рядом. Беснуется оборотень в пламени, визгом уши полосует, но подыхать не спешит. Режет ремни Кугыжа, торопится. Цепко держит огонь-батюшка, да долго ли ещё?

      Последние путы скинул и в угол бросился, где сундук заприметил, связанным валяясь. Откинул крышку, точно – вот она, рубаха волшебная! Не спутаешь: мерцает в полумраке, нитью серебряной по ворот вышита, силой так и веет. Схватил её в руки и только успел за порог выскочить, как вырвалась бабка-оборотень из печи и следом рванула.

      Бросил взгляд назад Кугыжа – мать честна! Содрал огонь остатки человечьего обличья: несётся страхолюдина по-звериному, землю всеми конечности когтя. Дерн брызгами! Морда – сплошные зубы! Клацают, пена течёт! Шкура обгоревшая клочками лезет!

      Поднажал Кугыжа, в ущелье заскочил. Бьёт в землю ногами, оторваться силится. Проскочить бы его, а там места родные считай, глядишь, и прадед подсобит. А стены-то каменные по сторонам все не кончаются, как в кольцо свернулись. Понял Кугыжа – не убежать, не укрыться. Раз так, стоять надо, крепко стоять. Обернулся, протянул правую руку в сторону – валашка родовая рукоятью в ладонь легла. Так на пути шаманском – не все на горбу таскать надо. Потянулся и взял в сарайке, где бы ни был. Не все. Что по праву крови – легко, другое – по-разному.

      «О, вот эт дело! – подумал с легким задором. – И че бегал? Ну что?! Подходи, привечу!»

      А страхолюдина совсем уж рядом, кинулась сгустком яростной злобы. Ударил навстречу Кугыжа. Всё в удар этот вложил: и страх свой, и ярость, и злость. Вмахнул через валашку в грудь оборотня, ничего внутри не осталось. Остановил это выплеск зверя в воздухе, на землю бросил.

      Смотрит Кугыжа – лежит у ног его старушка сухонькая. На колени перед ней опустился, за руку прозрачную взял:

      – Что же ты, бабушка? Как же так-то?

      А старушка улыбнулась, свободной ладошкой его по пальцам огладила:

      – Не грусти внучек. Проклятье на мне. А ты зверя убил, освободил меня. Теперь пора мне, зажилась я, устала. Схорони только честно меня, внучек, хорошо? —Глаза закрыла, улыбнулась и как будто ещё меньше стала – ушла.

      Взял Кугыжа старушку на руки, пошёл. Тут и выход из ущелья, а перед ним лис седой поджидает.

      – Осилил, значит. Крепко путь держишь. За мной иди, уважим бабулю.

      В рощу березовую привёл Кугыжу:

      – Здесь положи, спокойно ей будет среди белобоких.

      Схоронил