Салюки. Полина Дашкова

полетел в Москву, рассказал о папке Тухачевскому, Тухачевский – заместителю наркома обороны Гамарнику, Гамарник – Корку.

      При всей серьезности и трагичности этой истории она напоминает мне старинную немецкую сказку «Гусь, гусь, приклеюсь, как возьмусь». До сих пор неизвестно, существовала ли эта папка-«гусь», к которой приклеивались один за другим высокопоставленные сталинские функционеры, офицеры НКВД, маршалы и генералы. Все они вскоре погибли.

      В 1937-м в Париже Зиновий Кацнельсон рассказал Александру Орлову о готовящемся заговоре и попросил в случае провала позаботиться о его трехлетней дочери. Больше кузены никогда не виделись.

      В статье, опубликованной в «Лайфе», Орлов утверждал, будто именно папка, найденная Штейном, является истинной причиной так называемого «заговора генералов». Более того, по его мнению, разоблачение культа личности, доклад Хрущева и все прочие события, последовавшие за смертью Сталина, объясняются тем, что верхушке ЦК стало известно темное прошлое Великого Вождя и они решили поскорей отречься от презренного предателя. Собственно, этим же темным прошлым, страхом разоблачения Орлов, а вместе с ним и некоторые нынешние историки пытаются объяснить все убийства, индивидуальные и массовые, репрессии, чистки, показательные процессы. Коба боялся, что всплывет правда о его сотрудничестве с охранкой, охотился за папкой и каждого, кто мог быть посвящен в тайну, уничтожал.

      – Сколько миллионов погибло?

      Не знаю, вслух или про себя я произнесла этот вопрос, но тут же прозвучал ответ Агапкина:

      – Смотря кто считает, кого и как считает. Ты хочешь услышать впечатляющую цифру? Изволь. Десять миллионов. Двадцать. По другим данным – пятьдесят. А некоторые исследователи говорят о восьмидесяти миллионах. Точной статистики не существует. Погибали не только заключенные. Погибали ссыльные, переселенцы. Сотни тысяч умирали от голода, холода, из-за скудости, грязи, эпидемий. Ну, что тебе эти цифры?

      – Ничего, – прошептала я, – ничего они не значат, цифры. Ими удобно манипулировать.

      – Вот именно, – кивнул Агапкин, – манипулировать. Цифры, как и бумажки, создают иллюзию достоверности, логичности, и многие попадают в эту ловушку.

      – Погодите, – перебила я Федора Федоровича, опасаясь, что он опять пустится в пространные философские рассуждения, – но ведь не мог Орлов просто сочинить эту историю.

      – А бог его знает, – Агапкин равнодушно пожал плечами, – перебежчик есть перебежчик, и назвать его кристально честным человеком я бы не рискнул.

      – Вы его осуждаете?

      – Я этого не сказал. Конечно, у него не было выбора, как у многих других. Если бы он вернулся, его бы убили. Но оставшись в свободном мире, попросив политического убежища, он обязан был постоянно подогревать интерес к своей персоне. Ладно, не мне его судить. Выдумать мог кузен Зиновий, а Орлов что-то добавил, приукрасил. Мы никогда не узнаем. Вот, послушай.

      Неизвестно, откуда в руках Федора Федоровича возник номер журнала «Лайф» за 1956